— До похорон ещё дожить надо… Сколько же вам лет, девушка?
— Скоро будет больше, — ответила Мария и наконец улыбнулась: — Вот и поговорили.
Поговорили — можно сказать, в первый раз. В час вселения соседки Мария спешила по делам, уже опаздывала, и когда комендант представила новенькую, лишь успела известить обеих, что очень рада, что надеется (умолчав на что), — и застучала каблучками прочь; с тех пор, вплоть до вечернего приключения (в прямом смысле, когда при ключе оказалась одна она), им так и не удалось поболтать о том о сём.
— Нашли место, — заметила Ирма.
Других мест и в самом деле пришлось бы ещё поискать. В доме не было ни общих помещений — гостиной или вестибюля, — ни двора, оставались одни кухни, но в них, за стряпнёй, и беседы велись бы — кухонные, и только сегодня поздний час, ещё и подчёркнутый долгим ожиданием на подоконнике, позволил не замечать обстановку. Мария чувствовала себя так, словно была в чём-то виновата — в том ли, что припозднилась, или в том, что давно свыклась с этим жилищем.
Теперь она позвала соседку к себе.
— Сидим в своих комнатёнках, как в лифтах, — сказала она.
— А я как раз хотела спросить, что здесь делают вечерами — куда-то ходят, что-то смотрят, слушают?
— И это ваш первый вопрос! Других новичков интересовали вещи попроще: стирка, стряпня… — В ответ Мария, кажется, готова была выложить всё: и то, что знала, и то, что — нет… — Наш город — хорошая дыра, — предупредила она.
— Я здесь не задержусь: муж уехал раньше и теперь живёт в Кёльне.
— О, это уже кое-что. Хотя всё может оказаться не так просто. Не загадывайте. А в нашей всё-таки дыре человеку с запросами может прийтись нелегко: многого будет не хватать. Впрочем… здесь, например, есть приличный оркестр. Как заметил мой друг, в этом доме книг не читают, а вот концерт не пропустят.
— И я не пропущу.
— А я, знаете, на днях едва не уехала отсюда, — призналась она Ирме, и когда та угадала: «Не в Россию ли?» — с удовольствием подтвердила: — На пару недель. Нужно было помочь привезти оттуда книги. Да и в «старые земли», то есть на запад, тоже чуть не уехала, ещё в прошлом году, насовсем, причём как раз в вашу сторону, в Аахен.
— В мою сторону!..
— Каких-нибудь полчаса от Кёльна. А представьте, мне вдруг пришло в голову, что если б я давно жила там и мы с вами, незнакомые, случайно встретились, то ведь никогда бы не узнали, что когда-то, в запасном варианте, наша встреча намечалась вот в этой комнате.
— И что же вы — раздумали?
— Нет, проще: вышла неудача с деньгами… Расскажу как-нибудь потом. Непременно расскажу: вам это пригодится.
Хорошо, если б пригодилось — ей самой, собиравшейся начинать всё заново: осваиваться в пространстве, строить планы на оставшееся будущее (а это — захватывающее занятие) и наконец завести себе нормальное жильё — только не здесь, не в бывшей ГДР.
— Разве на западе мёдом намазано? — усомнилась Ирма. — От добра добра не ищут.
— Не знаю, что называть добром. Здесь, где мы к несчастью оказались, слишком пахнет советскими временами. Они ещё не выветрились. Прежние чиновники никуда не делись, как были, так и остались на своих местах.
— Что вам до них? Разве нельзя не обращать внимания?
— Не выходит. Скоро увидите сами: вас тут поводят по множеству кабинетов, дадут разрешение на работу и тому подобное, а потом будете учить язык. Тогда вы совсем лишитесь свободного времени: первую половину дня наши люди проводят в школе, а потом до ночи делают уроки.
— Знакомо. Только не знаю, придётся ли… Там, дома, я преподавала в школе немецкий.
— О, как всё невпопад, — не смутившись, а всего лишь огорчённо, произнесла Мария. — Но тем более… послушайте мой совет: вы, наверно, всё превзошли, пусть так, только оставьте это при себе и не отказывайтесь от курсов. Да вам и не позволят отказаться. Там платят хорошую стипендию, а вам эти деньги скоро пригодятся. Сами понимаете, по здешним местам ваша специальность — не подарок.
— Не переучиваться же было перед самым отъездом — на кого, на что?
Чем займётся, поселившись среди немцев, учительница немецкого языка из российского нестоличного города, Ирма с мужем старались не гадать, и лишь однажды она позволила себе усмешку: «Свою безработицу мы привезём с собой», — а Марк, её муж, повторял, что нет проку обсуждать эту тему, когда его, главы семьи, верное ремесло легко прокормит обоих (если не троих, как нерешительно и пока без основания поправляла про себя Ирма); между тем беседа на этом месте неминуемо застревала — так и буксовала бы, если б одному наконец не приходило в голову напомнить, что в их положении надо соглашаться на всё, лишь бы достичь главной цели — уехать. Не из Страны Советов, а — от неё.
Постепенно тема маловероятного учительства стала нарочно оставляться за скобками, чтобы ей не звучать вперемешку со всё новыми будничными вопросами — о том, например, где на первых порах они раздобудут денег на жизнь, или о том, какую брать с собой посуду; спросить, как обходились с этим другие, было не у кого: с теми, кто уехал раньше — в Израиль или в Америку, сообщаться советским гражданам не полагалось, отчего в городе было известно то лишь, что никто там не пропал и не умер с голоду, а, видимо, как-то устроился — мойщиком посуды в ресторане, почтальоном, шофёром такси, а то и остался при своём умении… «Живут же, не возвращаются оттуда — значит, нашли выход, — думала Ирма, — значит, подвернулся какой-то случай. Имей терпение — и подвернётся, надо лишь его угадать. Да что бы ни вышло — хуже, чем на нашей Второй Профсоюзной улице, не будет».
На исходе лет, простецки названных «перестройкой», неожиданно появилась надежда: показалось, что провисли вожжи, протянутые из Кремля, а заинтересованная публика увидела новый путь исхода, в Европу, — и наша пара поняла, что надо собираться всерьёз. Приготовив чемоданы, они продавали или раздаривали что-то на новом месте лишнее, но когда уже наметился день прощания и оставалось только купить билеты в один конец, всё пошло кувырком.
В общежитии Мария наслушалась столько историй, что в её памяти они уже начали сливаться всего в типовые две-три. Почти в каждой меняли свои очертания семьи — одни непоправимо дробились, другие спешно возникали из подручного материала, — нов конце концов эти обстоятельства отступали на второй план, оттого что на всех собравшихся здесь людей, ещё не осознавших самих себя в новой обстановке, действовали одни и те же силы. Повести, необычные в глазах рассказчиков, для слушателя оказывались знакомыми, и Мария думала, что, пожалуй, и сама могла бы, подхватив одну из них с какого-нибудь третьего абзаца, довести её до конца.
— И тут случилось с мамой… — начала Ирма, и Мария тотчас вообразила продолжение: приступ среди ночи, вызов скорой, тусклый больничный коридор, палата на шесть, на восемь человек и потом уже, спустя дни — невозможность оставить больную, которую никто другой, даже другая её дочь, не стал бы выхаживать так заботливо, да его, этого другого, и не нашлось бы, оттого что близкие работали с утра до ночи; теперь Ирме впору было вообще не ехать.
