— Габсбургская роза, — почти с придыханием сообщил старик. — Говорят, ее доставили прямиком из сада императрицы в Вене и растили как подарок на свадьбу.
— Когда? На чью свадьбу?
Садовник, кажется, немного растерялся.
— Мне мой отец так рассказывал. Он назвал эту розу «Императрицей», но это не было ее настоящим названием. Розы так не называют. К сожалению…
По траве, которая становилась все выше, Ян Кахуда двинулся в сторону леса, протаптывая новую тропинку, или же это была заросшая старая. Пока мы шли, он рассказывал, что здешние горы и земли богаты минералами. Они придавали вину характерный вкус, как нельзя лучше подходящий белым винам.
Мы миновали крохотный разрушенный домик, должно быть, садовый сарай. То, что еще оставалось от кирпичных стен, буйно поросло кустарником и сорными травами, а в самом центре руин пустило корни дерево, и его пышная крона за неимением крыши словно служила защитой тому, что уже давно кануло в небытие.
Старик остановился у небольшой кленовой рощицы, землю возле которой устилал белый ковер из маргариток. Самые ценные деревья в этих лесах, сказал он, именно их отбирали для изготовления смычковых инструментов на музыкальной фабрике в Луби. Он постучал по одному из стволов и предложил мне приложить ухо. Если хорошенько прислушаться, то можно определить дерево с хорошей тональностью и резонансом, рассказывал садовник. У него самого, к сожалению, были проблемы со слухом — сказывалась старая травма правого уха. Я услышала только стук по дереву, но все равно даже это сделало меня счастливой. Малая часть окружавшего меня пейзажа стала моей, я ощущала это очень явственно, не с той болезненной остротой, которую я связывала со смертью, а гораздо глубже, словно мне открылась некая потаенная суть, душа деревьев до самых корней. Ночные события показались мне далекими, словно они произошли с кем-то другим. Но разве мое главное стремление не заключалось в том, чтобы оказаться как можно ближе к чему-то вечному и неизменному и как можно дальше от спешки и суеты? Садовник неторопливо и обстоятельно вел свой рассказ на немецком, подбирая каждое слово и следя за тем, чтобы оно было к месту — я успевала мысленно перевести фразу прежде, чем он переходил к следующей. Я узнала имена и названия для всего, что было вокруг, и любое дерево в моих глазах перестало быть просто деревом.
* * *
Наконец мы добрались до виноградника, который простирался в восточном направлении, доходя до самых подножий гор. Среди одуванчиков, чертополоха и прочей сорной травы там и сям торчали сухие извивающиеся стебли виноградных лоз, коричневые и узловатые. Аккуратные ряды посадок, которые когда-то здесь были, теперь едва угадывались.
— Как вы думаете, его можно вернуть к жизни или лучше посадить новый?
Ян Кахуда опустился на колени и поворошил траву, пытаясь разглядеть корневище — крохотный кривоватый пенечек, шишковатый и с бороздками, почти черный, с отломленными ростками, по которому нельзя было понять, умерли виноградные лозы или все еще живы.
— Не знаю, — покачал головой он и, выдрав клочок травы, отбросил его в сторону с неожиданной злостью. — В самом деле не знаю.
Старик рассказал, что прежде усадьбе принадлежало куда больше виноградников, простиравшихся далеко на восток, но после войны они оказались разорены. Должно быть, потому, что под ними находились залежи угля. Прессы для давления винограда и прочее оборудование куда-то увезли, но куда именно, он не знал.
Опершись рукой о землю, садовник поднялся на ноги, отряхнул с рук травинки и указал на откос, сбегавший к реке.
— Вам стоит быть осторожнее и не выращивать ничего рядом с рекой. Мне жаль, но вынужден предостеречь вас — не копайте там землю.
И старик рассказал о ядовитых отходах, которые приносило течением с самых загрязненных земель Богемии, о множестве угольных шахт и химических фабриках, которые понастроили в приграничной области во времена коммунистического строя, не о говоря уж о добыче урана в Яхимове. Он признался, что еще тридцать лет назад здесь был край мертвых лесов, но природа и растительность обладают поистине удивительной жизненной силой. Деревья словно сумели восстать из мертвых и дали новую поросль, но как — никто не знает. Возможно, они дремали глубоко в земле, или же семена занесли птицы, и деревья заново пустили корни.
Мы возвращались обратно к усадьбе, и я все больше мрачнела, слушая Яна Кахуду. А он между тем продолжал рассказывать про реку, о ее спокойной, но такой обманчивой голубизне вод, о том, что она сообщается с Эльбой, а на юге несет свои воды аж до Молдавии, колыбели самой красивой музыки на земле. Те же воды, что делились своими тайнами, безымянный приток.
Темнело, и было непонятно, то ли небо затягивает тучами, то ли всему виной тяжелый осадок, появившийся у меня после рассказа садовника. Пожалуй, я не стану ничего говорить Даниелю о реке и о том, почему возле нее нельзя сажать. Он тогда с ума сойдет, немедленно захочет отказаться от усадьбы и станет винить во всем себя.
— Им пришлось убраться отсюда, — ни с того ни с сего вдруг сказал Ян Кахуда.
— Простите?
Старик смотрел не на меня, а на город, на беспорядочное скопление островерхих крыш.
— Немцам. После войны никто не желал мириться с их присутствием здесь. Потом сюда приезжали иностранцы, не знаю, откуда они были. Рабочие или так, проходимцы, мне неизвестно, но они ничего не знали об этой земле и даже не имели понятия, когда следует убирать урожай. Они довольно быстро покинули эти места.
— Выходит, усадьба пустует с тех самых пор?
— Я иногда заглядываю сюда. Я живу вон там, на том берегу. — Он указал на одинокий домик, видневшийся за красной полосой мака у реки, с маленьким, густо разросшимся садом. — Мой отец не хотел, чтобы розы погибли, ведь многие из них являются здесь большой редкостью.
У ворот мы распрощались, договорившись, что он будет приходить сюда каждый день на несколько часов. Помогать нам выпалывать сорняки вокруг дома, приводить в порядок клумбы, объяснять, что следует выбросить, а что можно оставить. Предложенную мной плату садовник счел чересчур большой, лично у меня сложилось впечатление, что он с радостью согласился бы работать и бесплатно.
Старик все дальше уходил от дома, когда я внезапно уловила в высокой траве чье-то стремительное движение. Кошка. Она последовала за стариком вниз по склону и потом еще немного шла за ним по дороге. Оказавшись за границей участка, кошка повернула и исчезла среди полевых цветов.
За спиной послышались мужские голоса. Я обернулась и увидела двух полицейских, которые тащили носилки. Даниель стоял, придерживая дверь кухни. Лежащее на носилках тело было прикрыто. Хлопнули дверцы машин, оставив после себя отголосок эха. Два автомобиля медленно проследовали мимо меня и вскоре скрылись из виду.
* * *
Я повесила на окна светлые занавески, не было только ветерка, на котором они могли колыхаться. Все было неподвижно, словно само время замерло в ожидании вместе с нами. Миновал день, следом другой, а я даже не помню, чем мы занимались. Что-то где-то понемножку красили и ждали, неотступно преследуемые жужжанием «болгарки» и вопросами, которые в конце концов заполонили собой каждый закоулок в доме. В подвале по-прежнему висела желтая заградительная лента. Несколько раз мы пытались дозвониться, но нас даже не могли соединить с нужным человеком.
