— Но вы позволили им арестовать его, — медленно проговорила я. — И не один раз, а целых два.
— Полиция только делала свою работу. В первый раз судья не согласился с мотивом убийства. Ваш муж получил возможность указать на кого-то другого. Кто мешал ему воспользоваться своим шансом?
— Но ведь эти другие тоже были невиновны.
— Суд не был бы к ним суров. Самозащита и все такое, что-нибудь да придумали. Выкрутились бы.
— Выходит, вместо того чтобы понести наказание, Ян Кахуда должен был лжесвидетельствовать. Тогда его свидетельские показания неожиданно пригодились бы в зале суда.
— Мы бы не пустили его туда. Все показания были записаны, он должен был сказаться больным и не явиться на заседание.
— Или мертвым?
— Полиция нашла упаковку от таблеток. Ян Кахуда покончил с собой.
— И напоследок написал письмо?
Мне было некуда деться от его взгляда, он словно вцепился в меня намертво. Лампу Адамек оставил в стороне у лестницы. До нас доходила только полоска грязно-серого дневного света. При таком освещении я ничего не могла прочесть на его лице.
— Я показал тебе письмо по одной-единственной причине, — медленно проговорил он. — Если кто-нибудь снова начнет тебя спрашивать, ты сможешь вспомнить, как оно выглядело.
— Зачем это?
— Потому что ты видела его.
— Ты имеешь в виду, что я должна сказать, что оно лежало на ночном столике?
— Да, и тогда все закончится трагической случайностью, произошедшей по вине одного старого, признавшегося в убийстве алкаша, который искренне полагал, что видит перед собой вора.
Не знаю, откуда вырвался наружу мой смех.
— Ты действительно хорошо потрудился, — сказала я. — Кто тебе за все это платит? Полиция? Или кто-нибудь из жилищной конторы?
Антон Адамек не ответил. Меня вдруг осенило, что в ратуше знали о протестах Анны Джонс, в самых укромных кулуарах, верховная власть в лице бургомистра города, который до сих пор не подписал ни одной нашей сомнительной бумажонки.
Так вот почему сделка заключалась в такой спешке и почему цена на усадьбу была такой низкой.
— В этом городе есть люди, которые уже слишком стары для потрясений, — сказал Адамек, — а еще их дети и внуки, которым предстоит жить здесь. Ты не здешняя, и поэтому тебе никогда не понять. Никто не захочет видеть здесь стада делегатов из ЕС и оравы зарубежных репортеров, которые с радостью разворошат то, чему лучше всего оставаться забытым.
— Но ведь уже все равно никого и ни за что не смогут осудить.
— По-твоему, для этого нужен суд? Теперь?
Я поглядела наверх, на крохотный проблеск дневного света. По ту сторону не было ни теней, ни малейшего движения, никто не пытался заглянуть вниз, предложить помощь, никого не интересовало, откуда шел крик. Я даже не имела ни малейшего понятия о том, куда выходит это отверстие. Вдруг позади мусорного бака?
— Возвращайся обратно в свою усадьбу, — сказал Адамек. — Заботься о своем муже, вместе обустраивайте дом. Вас не должно волновать, что тут было раньше. Выращивайте розы, собирайте виноград. Это все.
— А если я не послушаюсь?
— Тогда это письмо может исчезнуть. Смерть Яна Кахуды станет трагической смертью от алкоголя и депрессии, но его свидетельские показания против твоего мужа останутся. А Анна Джонс была права в одном, у вас на руках действительно нет настоящих доказательств владения усадьбой. Если сделка покажется вам незаконной, ты, конечно, можешь начать судебный процесс, но на это понадобится лет десять или двадцать. Когда все закончится, ты уже состаришься.
Он протянул руку и легонько коснулся пряди моих волос. Жест осторожный, почти нежный.
— И еще мне интересно, что подумает твой муж, когда узнает, что его обожаемая жена провела ту ночь с другим.
* * *
Когда я выбралась из подвала, то увидела, что низенькая деревянная дверца распахнута настежь. Я медленно шла через книжное хранилище, прислушиваясь, не остался ли он в помещении.
Было тихо.
Антон Адамек попросил меня немного подождать (снова эта его улыбка) — якобы получится не очень хорошо, если люди увидят нас выходящими вместе.
Ключи торчали в двери. Он оставил ее незапертой и исчез в тех темных мирах, откуда явился.
Я набрала номер Марты. Где-то в глубине книжного магазина запел телефон. Ее мобильный лежал на столе в подсобке. Дверь, ведущая на верхний этаж, была приоткрыта.
Лестничная клетка была обшарпанной, но величественной, с выцветшей и побледневшей от времени росписью на потолке. Убогий свет от единственной лампочки накаливания. Я три раза позвонила в ее дверь. Потом взялась за дверную ручку — не заперто.
В кухне на полу валялся разбитый бокал, осколки тарелки разлетелись во все стороны до самой прихожей.
Марта сидела на полу в спальне. Вокруг нее валялось разбросанное постельное белье. На ковре рядом расплывалось пятно крови.
— О, боже, — простонала я и, разорвав простыню, замотала ее окровавленную руку. Облегчение от того, что с ней не случилось чего похуже, было огромным, но одновременно с этим я жутко разозлилась. Пусть даже моя злость была несправедливой. Но она дала ему ключи, сказала ему, где я нахожусь. Она ушла и бросила меня там совсем одну.
— Рада видеть, что с вами все в порядке, — сказала Марта. — Не стану просить у вас прощения. Я его не заслужила.
— Это Антон Адамек сотворил с вами такое?
— Не совсем. — Марта размотала лоскут ткани и оглядела рану. — Пожалуй, скорее бокал, который он выпил, когда я пригласила его вчера к себе в гости.
— У вас с ним отношения?
Она засмеялась:
— Не подумайте лишнего. Он помог мне с машиной, когда у меня заглох мотор, слово за слово… Не понимаю, как я не разглядела в нем этого. — Она ухватилась за угол простыни и отбросила ее в сторону.
— У меня больше года не было секса, — призналась она, — неудивительно, что в следующую секунду я уже вообразила себе, что это любовь.
Я поняла. Это она устроила беспорядок в спальне. И она же разбила бокал, да так, что порезалась.
— Я подавно в нем этого не разглядела, — призналась я.
— Вы не здешняя, а я вот выросла с такими, как он. Сотрудники СБ могли запросто нагрянуть сюда, когда никого из родителей не было дома, и рыться в моих книжках со сказками, выискивая запрещенные тексты. Здесь та же ситуация. Я должна была его раскусить.
— Вот уж не думала, что они еще остались, — удивилась я.
— Система меняется, но люди не исчезают. Разве что форма одежды другая. Некоторые обнаружили, что они могут использовать свои навыки для бизнеса.
