Даже в самой Москве бояре изо всех сил отстаивали свою независимость от властей. Отстаивали, опять же называя вещи своими именами, не тягловый, а европейский вариант феодализма. С неотъемлемыми правами хотя бы верхушки феодалов, ограниченными правами монарха, с коллективным принятием важнейших решений… Складывалось явление, которое до начала XVIII века будут называть «страшным» словом «боярская оппозиция». И в историографии Российской империи, и в историографии СССР явление это будут отчаянно ругать. Бояре ведь, страшно подумать, никак не хотели быть «холопями государевыми». Все дурака валяли, все требовали каких-то прав, каких-то гарантий.
Действительно, с крестьянством было сравнительно просто, дворяне служили, вставая на задние лапки за пайку… я хотел сказать, за поместья. Горожан, на счастье московских князей, в их стране не водилось. А вот бояре еще огрызались.
И где-то под боком мозолил глаза еще и пережиток Древней Руси, Новгород, будь он неладен, и подавал ужаснейший пример неповиновения властям и даже ненужности самой княжеской власти.
А к западу от Вязьмы, стоило пересечь литовскую границу, как «холоп государев» становился опять человеком и более того — шляхтичем, имевшим право посылать посольства к иностранным дворам, обладателем права конфедерации и рокоша. Вонючий купец, которому писаться «с вичем», то есть по имени-отчеству, — излишняя честь, сукиному сыну, Ванька Иванов какой-нибудь, становился почтенным негоциантом, членом громады, а то и самого магистрата. И даже уж совсем вонючий, придавленный к земле мужичонка, только перебравшись за границу, становился вдруг не тварью дрожащей, но тем, кто хоть какие-то права имеет.
И это обстоятельство тоже оказывало свое растлевающее воздействие на все классы и сословия.
Очень часто раздаются утверждения, что в Московской Руси XVI века были только две силы: общинные, догосударственные структуры и деспотическая власть царя. Как только ослабевала власть царя, центральной власти в целом, общины утрачивали связи между собой, начинали пренебрегать целями и целостностью страны. Государство распадалось, приходилось вновь закручивать гайки…
Осмелюсь утверждать — была еще и третья сила, и называлась она — европейский путь развития. И в новгородском, и в литовском варианте.
Правительницей при малолетнем великом князе стала его мать, Елена Васильевна Глинская — жестокая, властная женщина, которой власть нужна была не для сына. За Глинской, по общему мнению, стоял ее любовник, князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский. Ну и, конечно же, феодальный клан князей Глинских.
Говорят, что потерявший отца — только полсироты и только потерявший мать — полный сирота. Трехлетний малыш сразу станет полным сиротой при живой матери.
Никогда не любившая, не уважавшая мужа, Елена Глинская занималась чем угодно — любовником, нарядами, книгами, но больше всего, конечно, властью. Но не сыном. У маленького Ивана будут забывать сменить рубашку, дать ему поесть или попить. Тем более, никому не будет интересно, хорошо ли он спал, не грустно ли ему, не скучно ли, не страшно ли, не одиноко.
Боярскую же оппозицию возглавляли братья умершего Василия III — удельные князья Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий. Первый был посажен в тюрьму почти сразу, второй — в 1537 году. Оба были уморены голодом. Русь перенимала у Византии многое, нет слов, но кто сказал, что только хорошее?
На глазах трехлетнего малыша в смертной борьбе сцепились самые близкие, кровно родные ему люди. И когда в спальню ворвутся рычащие, злорадно похохатывающие люди с оружием, напрасно малыш будет просить умолять не обижать, не убивать, оставить с ним любимого дядьку. Когда кровь залила рубашку, лицо малыша, ребенка грубо оторвали от умирающего, бьющегося дядьки. А когда годы спустя мольбы и вой бояр и их детей вознесутся к нему, чей голос он услышит за мольбами?
В 1538 году умерла (скорее всего, отравлена) его мать, Елена Глинская. Об этом шептались в Кремле, и трудно сказать, что слышал мальчик, что он понял из шепотов. Власть же Бельских, Шуйских, Глинских при дворе отзывалась диким произволом не только по отношению к податным слоям или к дворянству. Взрослым, уже став смертельно опасным чудовищем, Иван IV будет вспоминать, как разваливался на постели покойного отца Шуйский, забрасывал на нее ноги в сапогах. Стаканами собственной крови заплатит боярство за каждую трещинку, за каждую пылинку на этих сапогах Шуйского. Но ведь и будет за что платить.
Тогда же, в 1538, 1540 годах, великий князь, мальчик в возрасте ученика начальной школы мог попросту мешать боярам, решавшим или государственные, или какие-то свои вопросы. И этого ребенка могли отшвырнуть, унизить, прогнать, публично выразить свое пренебрежение.
Большинство людей, к сожалению, больше всего интересуют в правлении Ивана всевозможные подробности жестокостей, преступлений и казней: кого «резали по суставам», кого жарили в сковородке, чью тринадцатилетнюю дочь Иван собственноручно забил посохом, а чью сперва отдал на потеху опричникам. Чьих детей скормил медведю, а кого сажал на кол под смех дикой черкешенки Марьи Темрюковны.
Сладострастное смакование гнусных и жалких деталей — увы! — отвечает пристрастиям великого множества людей и в наши, и в те времена. Но если задаться всерьез ответом на вопрос «почему», неплохо бы представить себе не раскрасневшуюся оскаленную морду царя-садиста с горящими от восторга глазами, со слюной, текущей сквозь желтые пеньки зубов, глядящего на художества палачей. А бредущего кремлевскими переходами малыша лет 4, 7, 10, глотающего слезы обиды, пока его никто не видит. Абсолютно одинокого в мире маленького сироту, которому никакие великокняжеские знаки власти и золототканые одежды не в силах заменить папы и мамы.
Давно известно, что самые страшные преступники вырастают не вследствие недостатка, а вследствие избытка строгости. С большинством убийц, палачей, разбойников очень плохо обращались в детстве. Иван IV — типичный пример того, во что может вырасти никому не нужный ребенок, которого жестоко обижают. А для того, чтобы отвлечь великого князя от государственных дел, бояре развивали в нем не лучшие черты. Историки Российской империи, по крайней мере, осторожно касаются «жестоких наклонностей» и «неподобающих игр» маленького Ивана .
Советские историки как воды рот набрали, ни слова не рассказывая о том, как будущий самодержец в 5, в 6 лет развлекался, сжигая живьем, вскрывая кошек, собак, голубей, ломая или отрывая им лапы. Казалось бы, в это время была еще жива его мать, а случай как раз тот, чтобы маленький поганец с неделю не мог бы сидеть и попросту не смел бы повторять подобные гадости. Но, по-видимому, у Елены Васильевны и впрямь были другие, более важные для нее занятия. Бояре же, называя вещи своими именами, просто развращают будущего царя. Лишь бы он им не мешал, не интересовался управлением страной.
Не в первый раз и не в последний сотворенное зло падет на самих развратителей; примеры этого можно увидеть хотя бы в данной книге. Человек верующий не может не увидеть здесь перста Божьего; атеисты пускай видят Эволюцию, Киспород или проявление законов наследственной косматости козлов.
