Нрав его не раз проявлялся и в полку, когда на учениях кирасирской бригады, неожиданно рассвирепев, он с палашом набросился на поручика Петра Кошкуля. Тот вышиб палаш и встряхнул буяна: «Не извольте горячиться». Одумавшись, тот прилюдно извинился перед поручиком, заявив собравшимся офицерам, что в любое время «готов дать каждому полное удовлетворение». Знал ведь, что по дуэльному кодексу никто не может его вызвать. Кроме известного бретера будущего декабриста Михаила Лунина, который, помня репутацию «покровителя разврата», мгновенно откликнулся: «От такой чести никто не может отказаться». Цесаревич предпочел замять честь шуткой.
Еще в павловское время Константин приказал за ошибку в строе дать 50 палочных ударов унтер-офицеру Лаптеву из рязанских дворян, что считалось крайним оскорблением чести. Но при «батюшке» сходило с рук.
Как писал Денис Давыдов: «Неглупый от природы, не лишенный доброты, в особенности относительно близких к себе, он остался до конца дней своих полным невежею. Не любя опасностей по причине явного недостатка в мужестве, будучи одарен душою мелкою, не способною ощущать высоких порывов, цесаревич, в коем нередко проявлялось расстройство рассудка, имел много сходственного с отцом своим, с тем, однако, различием, что умственное повреждение императора Павла, которому нельзя было отказать в замечательных способностях и рыцарском благородстве, было последствием тех ужасных обстоятельств, среди которых протекла его молодость, и полного недостатка в воспитании, а у цесаревича, коего образованием также весьма мало занимались, оно, по-видимому, было наследственным».
Военные способности Константина также были весьма посредственными. Во время итальянского и швейцарского походов 1799–1800 годов 20-летний генерал-инспектор артиллерии Константин был прикомандирован к корпусу генерала Вильгельма Дерфельдена, но наломал там таких дров, что после битвы при Треббии главком Александр Суворов заметил: «Зелено, молодо, и не в свое дело прошу не вмешиваться».
В ноябре 1805 года под Аустерлицем он так удачно командовал гвардейской кавалерией, что после уланской атаки вся русская гвардия (3,5 тысячи) оказалась отрезанной от главных сил и оказалась под угрозой полного истребления французской кавалерией. Из-за глупости цесаревича в самоубийственную атаку («Ребята, спасайте честь гвардии!») вынуждены были броситься два эскадрона кавалергардов, смявшие мощным порывом мамелюков и конных егерей, которые уже отнимали у семеновцев знамена. В полном окружении кавалергарды отчаянно рубились 15 минут с четырьмя эскадронами конных гренадер и пехотой французов, пока семеновцы перетаскивали через Раусницкий ручей артиллерию (ее генерал-инспектор в это время грыз свой мундир в тылу), – выжили лишь 18 человек, все перераненные попали в плен, где ими восхищался сам Наполеон. Александр за это одарил брата орденом Святого Георгия 3-й степени и спровадил в Петербург, подальше от театра военных действий. В 1807 году после неудачной битвы при Гейльсберге уже главнокомандующий Леонтий Беннигсен удалил столь экстравагантного командующего гвардией из армии. Во время Отечественной войны действовал всем на нервы, канюча о том, что русские войска непременно потерпят поражение, поэтому надо срочно подписывать мир с Наполеоном. Теперь его выпер из армии уже военный министр Михаил Барклай де Толли. Император попытался хоть куда-нибудь пристроить эту бестолочь, поручил формировать кавалерийский полк в Москве. Теперь уже взвыл генерал-губернатор граф Федор Ростопчин, взмолившись, чтобы убрали подальше великого князя. Александр попытался было отправить его в Нижний Новгород формировать ополчение, но Константин не пожелал быть новым Кузьмой Мининым и вернулся в армию. Там занялся привычным делом – стал копать под Барклая, заявляя на всех углах, что «не русская кровь течет в том, кто нами командует». Барклай поставил перед императором условие: или я, или этот субъект. После чего Константина убрали в Петербург и до самого конца войны больше не подпускали к войскам на пушечный выстрел.
После поражения Наполеона благоразумно не стал возвращаться в Россию, где его презирал и ненавидел весь двор, оставшись наместником в царстве Польском. Там тоже оставил по себе добрую память. Посещая полки во время учений, он нередко в припадках бешеного гнева врезался в ряды войск, осыпал всех яростной бранью. Пример августейшей лексики: «Вы – отъявленные свиньи и негодяи. Истинное несчастие – командовать вами. Я вам задам конституцию». Пять офицеров из-за грубости цесаревича покончили с собой.
Будучи даже внешне очень похож на своего отца, Константин унаследовал от того только его буйный нрав. Однако не унаследовал семейных пристрастий.
В 1796 году он женился на принцессе Юлиане-Генриетте-Ульрике Саксен-Заальфельд-Кобургской (в православии Анна Федоровна), однако – редчайший случай среди Романовых – через 24 года супружества развелся (бездетным). Разгульная жизнь в Варшаве бросила его в объятия обольстительной графини Иоанны Грудзинской. Мудрая полька приобрела на него такое влияние, что заставила Константина повести ее под венец и добиться титула княгини Лович.
Понимал ведь прекрасно, что, странным образом став цесаревичем (Павел его сделал наследником в обход старшего брата Александра, которого всегда и небезосновательно подозревал в покушении на свой трон), так же странно и может потерять трон. Морганатический брак – нонсенс в императорском семействе, и пошедший на него автоматически лишает всех будущих властных прав детей от этого брака. Трусливый Константин и не претендовал – он сам панически боялся заговоров (влияние отца).
Собственно, и было с чего – за последние сто лет практически каждое восшествие на престол в России сопровождалось дворцовым переворотом (исключение – Петр II). Это стоило жизни трем императорам (Петр III, Иван Антонович и Павел I), не считая многочисленных ссылок и отставок. В Петербурге все решала гвардия, чью сторону она принимала, тот и надевал корону. Константин же со своей «ювелирной историей» и бездарным командованием у гвардии пользовался жуткой репутацией. Поэтому, здраво взвесив свои шансы, держался подальше от столицы.
Здраво рассуждал и Александр, понимая, что этому брату на троне делать нечего даже до его истории с женитьбой на польке. Большого выбора у него не было – следующим претендентом по павловскому закону значился брат Николай.
Как писал потом сам будущий император о своей встрече летом 1819 года в Красном Селе: «Государь начал говорить, что… он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати божией, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство».
Николай тоже рассуждал здраво и стал возражать, что его как раз никто и не готовил для управления государством и он может лишь быть послушным и исполнительным подчиненным. Александр же его успокоил тем, что «когда вступил на престол, он в том же был положении; что ему было тем еще труднее, что нашел дела в совершенном запущении от совершенного отсутствия всякого основного правила и порядка в ходе правительственных дел; ибо хотя при императрице Екатерине в последние годы порядку было мало, но все держалось еще привычками; но при восшествии на престол родителя нашего совершенное изменение прежнего вошло в правило: весь прежний порядок нарушился, не заменяясь ничем. Что с восшествия на престол государя по сей части много сделано к улучшению, и всему дано законное течение; и что потому я найду все в порядке, который мне останется только удерживать».
