Тем временем (в 13.40) со стороны Сената конногвардейцы предприняли авантюрную атаку на каре. Ситуации глупее не придумаешь. Неподкованные лошади скользили, копыта разъезжались, народ хохотал. К тому же у конников были неотпущенные (незаточенные) палаши. В каре подумали, что конногвардейцы присоединяются к ним, и стали их приветствовать криками «Ура, Константин!», Когда в ответ услыхали «Ура, Николай!», пальнули по скользящим конникам (несколько раненых, ротмистру Осипу Велио прострелили локоть, из-за чего он потом лишился руки). Следует заметить, что кавалергарды, изо всех сил не спешившие на площадь, точно с таким же энтузиазмом и атаковали – шагом, без всякого желания. Оно и понятно: лошадь, если не сумасшедшая, даже в бою на штык не пойдет. Тем более тут – свои, кого рубить-то? Когда стало ясно, что это не кавалергарды, а коровы на льду, Михаил Бестужев кинулся к фасу: «Не сметь стрелять!» Этим он спас не один десяток конников, представлявших собой в этот момент в десятке шагов от каре прекрасные мишени даже для слепых.
После 14.00 пошла вторая волна восставших. В Финляндском полку, который почти весь присягнул, выступил взвод поручика барона Андрея Розена, пришедший из караула и еще не успевший присягнуть. Поручик отказался идти на поддержку Николая с генерал-лейтенантом Евгением Комаровским и собрал возле себя почти три роты финляндцев. Полк раскололся и разбежался в разные стороны. Роты Розена пошли с Васильевского острова прямо к наплавному Исаакиевскому мосту, однако его предусмотрительно перекрыли преображенцы. Два часа и те и другие стояли по разные стороны моста, не желая испытывать судьбу.
Зато пожелали лейб-гренадеры. 2-я рота (900 человек) под командованием поручика Николая Панова также через Неву вышла на левый берег, но не по диагонали, а прямо, к Мраморному дворцу и Марсову полю, пошли по Миллионной. Император не зря опасался. Гренадеры шли именно к Зимнему дворцу. Панов был умнее и тактически грамотнее своих коллег.
Однако не зря Николай в свое время баловал своих саперов. Они грудью стали в Зимнем на защиту государя (до 1917 года было еще далеко). Тысяча саперов полковника Геруа готовы были драться насмерть. Для Николая они стали теми же, что и Семеновский и Преображенский полки во время стрелецкого бунта для его идола Петра I. Захвати гренадеры дворец и семью, переговоры с восставшими пошли бы уже куда как сложнее.
Но Панов же не самоубийца, он понял, что не успел, и увел гренадеров на Сенатскую площадь. На Адмиралтейском бульваре они столкнулись с тем, кого хотели убить – с Николаем, едущим навстречу почти без всякой охраны (несколько кавалергардов с ним). Было 14.30.
«Не доехав еще до дома Главного штаба, увидел я в совершенном беспорядке со знаменами без офицеров Лейб-гранадерский полк, идущий толпой, – вспоминал он. – Подъехав к ним, ничего не подозревая, я хотел остановить людей и выстроить; но на мое – «Стой!» отвечали мне:
– Мы – за Константина!
Я указал им на Сенатскую площадь и сказал:
– Когда так, – то вот вам дорога.
И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим одинако заблужденным товарищам. К счастию, что сие так было, ибо иначе бы началось кровопролитие под окнами дворца, и участь бы наша была более, чем сомнительна. Но подобные рассуждения делаются после; тогда же один Бог меня наставил на сию мысль».
Это потом Николай описывал это спокойно. В тот момент достаточно было какого-нибудь «каховского» в рядах гренадеров, чтобы одним выстрелом решить исход всего восстания. Николай был в их руках. И именно тогда ему надо было становиться императором – «вот вам дорога!». Глазом не моргнув.
900 гренадеров, разбросав штыками егерей, измайловцев и преображенцев, вошли на площадь и присоединились к каре, увеличив силы повстанцев до 3100. Но число правительственных войск уже увеличилось до 12 тысяч. Теснота на площади создалась неописуемая.
Командир лейб-гренадерского полка полковник Николай Стюрлер долго шел со своими, уговаривая не бузить («Братцы, одумайтесь, на каторгу ведь пойдете»), попытался было отнять знамя, чтобы не позорили его. Прогнали. Он не отставал, шел до Сенатской площади (делал это не без пользы, одну из рот сумел увести от восставших князь Мещерский). Уже перед самым Медным всадником, как демон смерти, навстречу Стюрлеру вышел Каховский: «А вы, полковник, на чьей стороне?» Тот подтянулся: «Я присягал императору Николаю и остаюсь ему верным». Этого было достаточно. Декабристский киллер достал пистолет и грохнул в лицо гренадеру, Оболенский тут же ударил полковника шпагой. Совершенно потерявший голову Каховский схватил за грудки офицера свиты: кричи «Ура, Константин!». Юный офицер отказался – оба пистолета разряжены, ударил парня кинжалом. Его самого встряхнули. Тот потер виски снегом, кровавым. Чуть не разрыдался и сам повел офицера внутрь каре перевязывать рану.
15.00. Где Трубецкой? Диктатор еще утром понял, что весь его план полетел в тартары, и просто все это время кружил по прилегающим площадям, стыдясь то ли того, что происходит, то ли самого себя. Он видел все перемещения войск, но не стал (или не захотел) вмешиваться. Заходил то на квартиру Потемкиной, то к Бибикову, то в Главный штаб. Вероятнее всего, он просто сломался морально. Странно, но его поведение на последующих допросах говорит о достаточной психологической устойчивости, но тогда, когда надо было решать исход всего восстания и когда на успех еще были весьма ощутимые шансы, Трубецкого на месте не оказалось. Вряд ли в этом причина провала декабристов. Но существенную роль его отсутствие все же сыграло.
Тем временем подошла гвардейская артиллерия. Выяснилось, что без зарядов. Заряды хранились в специальной лаборатории, и выдать их могли только по особому распоряжению. Потребовались длительные препирательства и личное вмешательство генерала Сухозанета, чтобы боеприпасы выдали. Три пушки расположили со стороны Адмиралтейства, еще одно орудие перевезли к Конногвардейскому манежу, к Михаилу.
Николай вернулся на площадь и все не решался на резкие движения. Посылал к замерзшим и все более распалявшимся бунтовщикам генерала Воинова – прогнали и забросали камнями из толпы. Послал петербургского митрополита Серафима («Воины, успокойтесь! Вы против Бога и церкви поступили.,») – облаяли и чуть не накостыляли владыке. Пошел сам великий князь Михаил.
Как потом он сам писал: «Подъехав к рядам морского экипажа, великий князь приветствовал их обыкновенным начальничьим тоном, и из толпы мятежников раздалось дружное:
– Здравия желаем, ваше императорское высочество!
– Что с вами делается и что вы это задумали? – спросил он.
И люди стали объяснять, что две недели тому назад им объявили вдруг о смерти государя Александра Павловича, когда никто из них не слыхал еще и про его болезнь; потом заставили присягнуть государю Константину Павловичу, и они это исполнили безропотно; а наконец теперь, уверяя, будто Константин Павлович не захотел их присяги и отказался царствовать, заставляют их присягать опять другому государю.
– Можем ли же мы, ваше высочество, – продолжали они, – взять это на душу, когда тот государь, которому мы присягнули, еще жив, и мы его не видим? Если уж присягою играть, так что ж после того останется святого?
