Третье отделение во всей марксистской историографии поносится едва ли не как филиал инквизиции, где работали исключительно палачи и держиморды. На самом деле все гораздо прозаичнее. Тайная полиция существовала во всех уважавших себя странах Старого Света. Тем более в тех, которые пытались играть на первых скрипках в европейском оркестре. В России ее аналог существовал в виде Тайной канцелярии, а затем Тайной экспедиции в XVIII веке, отмененной в 1801 году Александром I в припадке либеральных чувств. Однако дальнейшие события в империи показали, что это лишь спровоцировало заговорщиков. Поэтому учреждение и было воссоздано 3 июля 1826 года, по существу, для полицейских задач.
Четвертое отделение было создано несколько позднее, в 1828 году, после отхода в лучший мир «мамаши», несостоявшегося клона Екатерины II, исключительно для благотворительного фонда имени Марии Федоровны. Ему были приданы функции, которыми еще Павел разрешил заниматься супруге, – попечительство институтов, училищ, приютов, богаделен и больниц.
В 1835 году было создано Пятое отделение во главе с генералом от инфантерии Павлом Киселевым, курирующее государственных крестьян Петербургской губернии, но уже через два года его реформировали в Министерство государственных имуществ. Именно в этом ведомстве «созревали» планы освобождения крестьян, которые всячески проталкивал сам Киселев.
Шестое отделение было учреждено в 1843 году временно для устроения мирной жизни в завоеванном Закавказском крае.
В итоге Канцелярия сделалась центральным органом управления империи, оттеснив на второй план Сенат, Госсовет и Кабинет министров.
Естественно, что вся эта махина требовала значительного числа чиновников, составлявших горы бумаг, депеш, донесений, докладов, прошений, инструкций, отчетов, описей, сводов и пр. Под любую проблему создавалась комиссия или комитет, изводивший тонны бумаг и бочки чернил, привлекавший к подчас бессмысленной работе толпы разночинных рекрутов. Каждая мелочь должна быть учтена, переписана, пронумерована, сведена в нужный раздел Канцелярии и пущена в оборот громадного и прожорливого аппарата. Именно возведение в абсолют бюрократии создавало благодатную почву для многочисленных злоупотреблений этой, казалось бы, незаметной властью обычного клерка.
Если в начале царствования Николая только по ведомству юстиции оставались незавершенными 2,8 миллиона дел, то в 1842 году по тому же ведомству, согласно отчету министра, «неочищенными» числились 33 миллиона дел. Если учесть, что каждое дело как минимум состояло из одного листа бумаги, то можно себе представить, сколько усилий требовалось на обслуживание этого монстра.
Историк Ключевский приводит характерный пример: «В конце 20-х годов и в начале 30-х годов производилось одно громадное дело о некоем откупщике; это дело вели 15 для того назначенных секретарей, не считая писцов; дело разрасталось до ужасающих размеров, до нескольких сотен тысяч листов. Один экстракт этого дела, приготовленный для доклада, изложен был на 15 тысяч листов. Велено было, наконец, эти бумаги собрать и препроводить из Московского департамента в Петербург; наняли несколько десятков подвод и, загрузив дело, отправили его в Петербург, но оно все до последнего листа пропало без вести, так что никакой исправник, никакой становой не могли ничего сделать, несмотря на строжайший приказ Сената; пропали листы, подводы и извозчики».
В недрах этого Левиафана бумажке легко было затеряться, но и всегда несложно было найти нужную инструкцию, отменявшую предыдущую инструкцию, по которой любое дело можно было годами мариновать без движения. Придать же ускорение делу мог не граф, не князь и даже не император (он строго следил за «порядком», который сам создал и который ни за что бы не стал нарушать), а обычный письмоводитель. Эдакая карикатурная канцелярская крыса в нарукавниках и с непременным гусиным пером за ухом, которая приобретала колоссальную власть в империи. За известную мзду «крыса» могла извлечь из пасти Левиафана нужную бумажку и пустить ее в ход к другой «крысе», отщипывающей собственный кусочек, и так далее. В итоге, потратив не самые большие деньги, можно было решить свой вопрос достаточно быстро. Но, поскупившись, можно было ожидать самого яростного сопротивления полчища «крыс», которые вообще способны завалить любое начинание, даже исходящее от Высочайшего Имени. Господин Бюрократ, родом из разночинцев, приобретал в империи власть непомерную, неслыханную и необъятную. Каждый в отдельности был Акакием Акакиевичем, но все вместе превращались в грандиозную машину, перемалывавшую инициативу, терпение и добрые намерения.
Одновременно была проведена и реформа губернского управления. По закону 1831 года дворянству было предоставлено право выбирать председателей уголовной и гражданской палат. Таким образом, и общий суд, несословный, в губернии отдан был в распоряжение дворянства, но зато было ограничено право участия дворянства в губернском управлении установлением ценза (не менее 100 душ крестьян или не менее 3 тысяч десятин земли). Отсекались мелкопоместные дворяне. Законом 1837 года была усложнена деятельность земской полиции, руководимой дворянством. Исправник, начальник уездной полиции, действовал по-прежнему, но каждый уезд был разделен на станы, и во главе стана поставлен был становой; становой – коронный чиновник, который назначается губернским управлением только по рекомендации дворянского собрания. Принимая во внимание все перемены, внесенные в губернское управление, получалось, что влияние дворянства на местное управление было также ослаблено. Расширено участие, но вместе с тем ослаблено введением ценза и сочетанием выборных должностей с коронными. До сих пор дворянство было руководящим классом в местном управлении; со времени издания законов 1831 и 1837 годов дворянство стало вспомогательным средством коронной администрации, обычным полицейским орудием правительства.
Со временем аппарат разрастался, уходя в губернии, волости, уезды, пуская корни и выстраивая целую взяточническую вертикаль, создавая целые механизмы либо запускания дела «по кругу», либо пропускания его экспрессом. В зависимости от густоты «смазывания». Подряды, купеческие гильдии, назначения на должность, чины, награды, выезд за границу, переселение, строительство, коммерция – все проходило через аппарат, принося ему необходимые жертвы в виде подношений и мзды.
Николай сам не заметил, какого Франкенштейна он вскормил, питая самые добрые намерения для наведения порядка в стране. Теперь в империи письмоводители и столоначальники решали куда больше, чем губернаторы и фельдмаршалы.
Французский путешественник маркиз Астольф де Кюстин заметил: «Как это ни парадоксально звучит, самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку, но особенно страшной в России».
Фрейлина Анна Тютчева писала: «Проводил за работой 18 часов в сутки из 24, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовывать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указать, ни возможности с ними бороться».
