Теперь о самом для поэта неприятном, что преследовало его всю жизнь и не давало покоя. Нет, не о царских сатрапах, не о муках творчества и даже не о ревности, которая заставляла Пушкина с кинжалом допытываться у супруги, верна ли она ему. О деньгах.
Об этом как-то принято всегда было стыдливо умалчивать, дабы не бросать тень на поэтический гений. Но мы не будем шарить по дырявым карманам пушкинского сюртука. Нам хотелось бы разобраться в роли самодержца в меркантильных интересах поэта.
Следует не врать самим себе – в огромной степени истинными музами Александра Сергеевича были отнюдь не лирическая Евтерпа, любовная Эрато и даже не сама Афродита, а совсем другие дамы – червовая, бубновая, пиковая и трефовая. Пушкин был отчаянный картежник, меры не знавший и проигрывавшийся в пух и прах, не задумываясь о благосостоянии не только себя, но и своей семьи. При этом, по свидетельству князя Вяземского, играл ужасно: «До кончины своей был ребенком в игре, и в последние дни жизни проигрывал даже таким людям, которых, кроме него, обыгрывали все».
Отправленному в «ссылку» в Кишинев поэту в Министерстве иностранных дел дали не коленкой под зад, а весьма изрядную сумму НА ДОРОГУ – 1 тысячу рублей, больше его годичного жалованья. Тот понял это по-своему и, дуясь в вист в каждом дорожном трактире, явился в Молдову без копейки. Причем, видимо, посчитав, что тысяча – это теперь его обычная ставка, сразу же обратился за жалованьем к правителю дел канцелярии наместника Бессарабии Михаилу Лексу. Тот просто оторопел от такой наглости: «Жалование вы не получали, а пособие от казны. По вашей должности жалование не полагается. А если бы и полагалось, то в гораздо меньшем размере». Кинулся к генералу Низову, тот пожалел поэта и предложил ссыльному (!) бесплатный стол и квартиру в своей резиденции. Даже запросил министерство, нельзя ли помочь деньгами «поиздержавшемуся в дороге» петербургским жалованьем.
«Сатрапы» разрешили выдавать ему те же столичные 700 рублей, чего не получал никто в имперском захолустье.
Но разве ж это размах для картежника? Пушкин взмолился брату: «Мне деньги нужны, нужны!», «…Словом, мне нужны деньги или удавиться. Ты знал это, ты обещал мне капитал прежде году – а я на тебя полагался. Упрекать тебя не стану, а благодарить, ей-богу, не за что». Впрочем, дочь Натали Гончаровой-Ланской от второго брака Александра Арапова утверждала, что «считать Пушкин не умел… и быстро пропустив их (деньги) сквозь пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед свершившимся исчезновением».
Проигрывал то, что зарабатывал собственным гением, – гонорары от «Бахчисарайского фонтана», «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника», ругаясь, как последний меняла, с издателями за каждую копейку – «печатай скорей; не ради славы прошу, а ради Мамона!». Издатель Александр Смирдин жаловался, что «за три пьески, в которых не более 3 печатных листов, Пушкин требует 15 000 рублей, а за поэму „Цыганы“ запросил, как цыган».
Пушкин – Вяземскому: «Во Пскове, вместо того, чтобы писать 7-ую главу Онегина, я проигрываю в штос четвертую: не забавно?» Проиграл, кстати, Назимову 500 рублей. Добавим, проигрывал Загряжскому и 5-ю, и пару пистолетов, но сумел отыграться – карта наконец пошла. Заметим, если в 1825 году Пушкину платили по 5 рублей за строку 1-й главы «Евгения „Онегина“, то, получив в «цензоры» императора, тот тут же взвинтил ставку до 25 рублей за строку. Пошли даже эпиграммы на самого поэта: «Глава «Онегина» вторая съезжала скромно на тузе».
15 декабря 1827 года: «Вчерашний день был для меня замечателен. Приехав в Боровичи в 12 часов утра, застал я проезжающего в постеле. Он метал банк гусарскому офицеру (это арестованного «сумасшедшего» Кюхельбекера жандармы таким оригинальным образом везли из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую. – Авт.)… При расплате недостало мне 5 рублев, я поставил их на карту и карта за картой, проиграл 1600. Я расплатился довольно сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал, очень недоволен сам собой». Действительно «замечательный день».
Пущин писал о поездке друга Пушкина в Пятигорск: «По возвращению домой я застал Пушкина с Дороховым и еще Павловского полка офицером Астафьевым, играющим в банк… Астафьев всех нас порядочно на первый же раз облупил…»
Проигрывал огромные деньги, по 10 тысяч, 25 тысяч.
Бенкендорфу доносили: «Он принят во всех домах хорошо, и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой». Был даже составлен специальный перечень столичных картежников из 93 персон: «№ 1. Граф Федор Толстой (американец) – тонкий игрок и планист… № 23. Нащокин – отставной гвардии офицер. Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об нем производящимся… № 36. Пушкин – известный в Москве банкомет».
Державный цензор с интересом наблюдает, как «подшефный» проигрывает в карты всю свою жизнь. Пробует было даже наставить 33-летнего «отрока» на путь истинный, сначала поучаствовав в сватовстве на Наталье Гончаровой (родители долго не желали иметь такого мужа для дочери, но ведь императору же не откажешь), а затем вновь определив на службу в Министерство иностранных дел БЕЗ ДОЛЖНОСТИ. То есть просто дав деньги на жизнь (Канкрин чуть не удавился от гнева). Как сам поэт потом писал 22 июля 1831 года приятелю критику Петру Плетневу: «Царь взял меня на службу – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтобы я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал Puisque il est marie et quil nest pas riche, il faut faire aller sa marmite (так как он женат и не богат, то нужно позаботиться, чтоб у него была каша в горшке). Ей-богу, он очень со мною мил».
Позже отметил: «…записал меня недавно в какую-то коллегию и дал уже мне (сказывают) 6000 годового дохода; более от него не имею права требовать», «Требовать» от государя – однако шустер поэт. К примеру, Карамзин получал пенсию в 2 тысячи в год, Жуковский – 4 тысячи, Крылов – 1,5 тысячи, переводчик Гомера Гнедич – 3 тысячи.
Наконец, 31 декабря 1833 года Пушкин был пожалован в камер-юнкеры.
Всегда принято было считать, что, произведя его в столь низкий придворный чин, таким образом император его страшно унизил, ибо быть «юнкером» в 34 года, дескать, негоже, когда полковниками становились в 25, а генералами к 30.
Следует заметить, что Табель о рангах придумал не Николай, а Петр Великий, и следовали ей неукоснительно. Если уж ты великовозрастный балбес и не выслужился в военной или гражданской службе по каким-либо причинам (а ступени были либо по заслугам, либо по выслуге периодами через 3–4 года на следующий чин), к примеру из-за «двух ссылок», то какие претензии к Табели? Добавим для порядка, что наряду с беститульным Пушкиным в камер-юнкерах на тот момент ходили весьма титулованные графы Бобринский, Голенищев-Кутузов, Потоцкий, барон Корф (кстати, пушкинский приятель по Лицею), князья Гагарин, Голицын, Мещерский, Оболенский. Да и по возрасту многие были постарше сына отставного капитан-поручика. Кроме того, звание камер-юнкера открывало перед Пушкиным двери ко двору, куда он так стремился. Так что давайте не будем смотреть в зубы дареному коню.
