Такая установка, вероятно, связана с возросшей ролью работорговли в европейской экономике, отмечаемой современными исследователями
[347]. Это стимулировало активный товарообмен Византии с росами, которые поставляли на греческие рынки рабов в большом количестве
[348]. Показательно, что все ранние русско-византийские договоры упоминают росов и их невольников. При этом об остальной номенклатуре товаров тексты договоров упоминают крайне редко.
Таким образом, вплоть до середины X в. система эксплуатации русами окрестных славян балансировала между контролируемым грабежом и неустоявшейся традицией сбора дани. Хрестоматийная история с древлянской данью Игоря и последующими действиями Ольги в отношении древлян демонстрирует эволюцию даннических отношений в сторону их упорядочения. По свидетельству ПВЛ, «Иде Вольга по Дерьвьстѣи земли съ снмъ своимъ и съ дружиною оуставляющи оуставы и оуроки [и] суть становища еѣ и ловища и приде въ градъ свои Киевъ»
[349]. Из текста прямо следует, что размеры даней подвергаются определенной регламентации.
На основании этих сообщений в отечественной историографии сформировалась точка зрения, согласно которой действия Ольги определялись как серьезная реформа, стоящая чуть ли не у истоков Древнерусского государства. Подобной точке зрения советская историческая наука обязана Б.Д. Грекову и В.В. Мавродину, которые усматривали в поездке Ольги в Древлянскую и Новгородскую земли организационные меры, направленные на создание княжеского домена и административно-хозяйственного аппарата управления им
[350].
Из этой же посылки исходили и историки, стремившиеся увидеть в «уставах и уроках» Ольги действия, нацеленные не просто на нормирование взимаемых повинностей, но и на создание неких письменных княжеских постановлений
[351]. Данная позиция пережила кончину советской исторической науки и воскресла уже в работах науки российской. Согласно точке зрения, высказанной В.Я. Петрухиным, «древлянское восстание и смерть Игоря оказываются стимулом для установления государственных правовых норм от Среднего Поднепровья до Новгорода»
[352]. Особый упор на «реформаторской» деятельности Ольги делает А.Н. Сахаров, называя ее деятельность в древлянской земле «административно-налоговой реформой»: «При Ольге архаичная система полюдья, повсеместно распространенная прежде, была отменена и заменена систематической уплатой дани, которая собиралась в административных центрах (погостах) специальными чиновниками правительства (тиунами)»
[353]. Сходной точки зрения придерживается и Н.Ф. Котляр
[354].
Указанные подходы были решительно оспорены И.Я. Фрояновым. Петербургский историк указал на очевидную натянутость существующих построений, обусловленную приверженностью вышеупомянутых исследователей концепции раннего возникновения феодализма
[355]. По мнению И.Я. Фроянова, «законодательство» Ольги, «…выводимое нашими историками из летописных известий о ее "уставах" и "уроках", относится к кабинетным изобретениям, а не к реальной исторической действительности»
[356]. Ученый склонен считать, что «…нормирование древлянской дани, произведенное Ольгой, осуществлялось не в рамках ее пресловутой реформы, а в соответствии с традицией, сложившейся в процессе длительного развития даннических отношений в восточнославянском мире»
[357].
Следует отметить, что вопрос о нововведении или восстановлении традиции Ольгой продолжает оставаться открытым. Во всяком случае, прямых свидетельств о существовании во времена Игоря каких-либо норм взимания дани, которые мог бы нарушить киевский князь, текст летописи не приводит: «[и] послуша ихъ Игорь иде в Дерева в дань и примышляше къ первой да[н]и». Речь идет о том, что Игорь собрал вторую дань после Свенельда, и этот сбор мало чем отличался от обычного грабежа — «[и] насиляше имъ и мужи его возьемавъ дань поиде въ градъ свои»
[358]. Перед нами, следовательно, не нарушение сложившихся традиций, а как раз наоборот — иллюстрация обычной практики взаимоотношений скандинавских дружин с покоренным местным населением
[359]. Вряд ли здесь может идти речь об «архаичном государственном праве»
[360] и его реформировании.
