Поэтому главными инициаторами «переяславского кризиса» выступили Юрий и Андрей — младшие Мономашичи
[742], о чем прямо говорит свидетельство НІЛ: «И рече Юрги и Андрѣи: "се Ярополкъ, брат наю, и по смерти своей хощеть дати Киевъ Всеволоду, братану своему" и выгониста ис Переяславля»
[743]. Им, как наследникам Мономаха от второго брака, вытесненным на периферию Русской земли, в случае реализации плана Мстислава и Ярополка грозила участь черниговских Святославичей — превращение в изгоев. Вероятно, к этому времени относится и заключение между Юрием и Андреем соглашения о взаимной поддержке наследников в случае смерти одного из них и сохранения за ними владений, доставшихся от отца
[744].
Борьба за Переяславль стала для младших Мономашичей средством сохранения доступа к киевскому столу как общединастическому достоянию. Если рассматривать переяславские коллизии 1132–1136 гг. с этой точки зрения, то беспорядочная на первый взгляд княжеская чехарда вокруг переяславского стола получает непротиворечивое объяснение. И Изяслав, и Вячеслав, побывавшие на переяславском столе, не удовлетворяли Юрия и Андрея прежде всего как представители старших Мономашичей и Мстиславичей. И только когда Юрий добился размена Переяславля на Ростовскую и Суздальскую волость, а потом перевода на переяславский стол Андрея из Владимира-Волынского, ситуация стабилизировалась.
Пребывание Андрея на переяславском столе, с учетом сформировавшегося в первой четверти XII в. статуса города, носило знаковый характер. Это был компромисс Ярополка, направленный на замирение младших братьев: через переяславское княжение Андрея подчеркивалась приобщенность младших Мономашичей к общединастическому владению Русской землей и Киевом
[745]. Не исключается, что благодаря деятельности Юрия возникло и оформилось понятие «причастия», которое применялось князьями «Володимерова племени» к Русской земле на протяжении второй половины XII в., превратившееся с легкой руки ряда исследователей в самостоятельный институт междукняжеских отношений
[746].
Однако компромиссная политика Ярополка порождала новые проблемы, нежели разрешала старые. Пойдя на уступки младшим братьям, он вызвал недовольство племянников, подтолкнув их к вооруженному выступлению против Юрия. Вокняжение Юрия в Переяславле вызвало поход новгородцев на Ростовскую землю, инициаторами которого выступили Мстиславичи: «…то же лѣт ис Турова иде Изяславъ в Мѣнескъ оттолѣ же иде Новугороду к братьи… и иде Мстиславичь Всеволодъ и Изяславъ на Ростовъ и на Волзѣ воротишася Новгородьци и иде Всеволодъ опять Новугороду а Изяславъ оста на Волоцѣ»
[747]. Поход этот успехом не увенчался, но, вероятно, он сыграл не последнюю роль в отказе Юрия от переяславского стола в пользу Андрея и возвращении его на северо-восток.
В условиях глубокого кризиса внутрисемейных отношений потомков Мономаха для отошедшего в тень Всеволода Ольговича открылось «окно возможностей». Черниговский князь умело использовал противоречия между младшими Мономашичами и Мстиславичами в свою пользу. Не исключается, впрочем, и возможность инициативы со стороны Изяслава со Святополком. Хронология событий позволяет утверждать это с большой долей достоверности:
Ипат.
Юрьи испроси оу брата своего Ярополка Переяславль а Ярополку дасть Суждаль и Ростовъ и прочюю волость свою но не всю и про то заратишася Олговичи…
[748]
Лавр.
Георгии князь Володимеричь испроси у брата своего Ярополка Переяславль а Ярополку вда Суждаль и Ростовъ и прочюю волость свою но не всю…
…и сложишася Олговичи и с Двдовичи и всташа вси на рать
[749].
Из летописных текстов со всей очевидностью следует, что выступление Ольговичей и Давыдовичей против Ярополка и Юрия последовало вскоре после состоявшегося размена Переяславля на Ростов и Суздаль, что вряд ли является случайным совпадением. Об участии Мстиславичей в военных действиях против собственных «стрыев» прямо говорит только Ипат., при этом летописец прямо указывает на причину такого поведения: «…оже выгна Гюрги Всеволода ис Переяславля а потомъ Изяслава выгна Вячьславъ а потомъ Изяслава же выгна тотъ же Вячьславъ ис Турова а они приступиша къ Олговичемъ и быс в томъ межи има пря велика злоба идяху»
[750].
