В-третьих, подчеркивается участие поляков в Холокосте, обращается внимание на поведение польской политической элиты во время Второй мировой войны. Таким образом, Польша выставляется не жертвой, а агрессором или даже виновником событий, причем обсуждения непосредственно Катынской трагедии в этом случае не происходит.
В-четвертых, события в Катыни маркируются как «НОРМА для ВСЕХ правительств того времени. Так поступали все крупные страны. И как-то ни бриттов, ни амеров, ни французов никто не упрекает и не требует покаяния. Почему мы должны?»
[1238] Участники дискуссий подчеркивают, что за военные преступления вообще никто не ответил, кроме Германии: «Почему нам нужно в чем-то каяться? Я не хочу. Я хочу жить по той истории, которую мне преподавали в школе: мы народ-победитель, а кто не согласен — того тоже победим»
[1239].
Таким образом, сторонники этой модели, признавая акт совершения расстрела со стороны НКВД, не согласны признавать вину и ответственность за эти события современной России и себя лично: «Примирение-то примирением. Но требовать покаяния, как это делают некоторые пшеки (да-да, именно пшеки и ляхи, а не Поляки, ибо не каждый Поляк — пшек или лях), причем на пустом месте — это черезчур. Не правда ли?»
[1240] Проблемным моментом здесь оказывается осмысление выбора сообщества, к которому относится индивид. Исследователи замечают: «Проблема определения исторической ответственности заключается в том, что ее субъект (индивидуальный или коллективный) полагается уже известным и тождественным реальному сообществу, тогда как действительность вовсе не так однозначна»
[1241]. Тождественны ли современные немцы нацистской Германии? Тождественны ли современные россияне сотрудникам НКВД? И насколько обязательна констатация именно факта тождественности? С одной стороны, существующий исторический нарратив и политические практики предполагают преемственность современной России и Советского Союза, однако акцент как в политике, так и в истории делается на фактах побед СССР, а не на признании поражений. Можно предположить, что это оказывается одной из причин, почему в сообществах более распространенной является точка зрения, в соответствии с которой вменение вины не влечет за собой признание ответственности.
Сторонники альтернативной точки зрения (организатором событий в Катыни является Германия, однако немцы не несут никакой ответственности за них) не столько подчеркивают вину немцев, сколько невиновность россиян, ссылаясь на якобы существующие в официальной трактовке несостыковки. Сама версия об организации расстрела польских офицеров и интеллигенции называется «геббельсовской», ее признание сначала М. С. Горбачевым, а затем и руководством России связывается с ненавистью этих людей к Советскому Союзу
[1242]: «Какие наши признали? Это эльцин и горби что ли? Не знаю, как вы, а я их нашими не считаю, я им не давал право платить компенсацию полякам из своего кармана»
[1243]. Признание официальной версии руководством СССР и России произошло «вопреки фактам, логике и здравому смыслу»
[1244], в суждениях часто используются риторические фигуры, апеллирование к эмоциям и таким концептам, как «историческая правда».
Далее мы рассмотрим некоторые особенности дискурса о событиях в Катыни, характерные для всех моделей.
Самым распространенным концептом в дискуссиях о Катынской трагедии является «правда». Речь идет об «исторической правде»
[1245], которая может относиться как к гибели россиян в Польше в 1920-е гг., так и противостоять «садомазохизму» или «мазохизму», под которым имеются в виду практики покаяния за Катынскую трагедию. При таком понимании «правды» апеллирование к авторитетам политиков, как ни странно, оказывается более значимым, чем к мнению историков. Дискуссии могут вестись на тему, насколько тот или иной политик авторитетен, но не вокруг ссылок на исторические работы. Возможно, на эту ситуацию оказали влияние небольшое количество открытых источников и общая политизированность темы, а также критическое отношение к истории вообще. «Ну, для них подлинные документы только те, которые соответствуют их убеждениям, а остальное — гнусная подделка демократов и западных спецслужб. Иначе говоря, если факты не совпадают с их мнением, тем хуже для фактов»
[1246]. Правда, таким образом, оказывается одной из ключевых характеристик использования прошлого в политических целях
[1247].
Также в дискуссиях о Катыни часто присутствует апеллирование к моральной ответственности. Однако ее дефиниции довольно затруднены, скорее речь идет о некоем общем месте, о котором необходимо упомянуть, но ценность подобной аргументации в дискурсе официальной политической элиты вызывает сомнения. Более распространенным является экономический, а не этический дискурс. Например, признание вины Советского Союза, по мнению Д. А. Медведева, позволит выстроить «взаимовыгодные отношения»
[1248]; о выгоде говорят также участники форумов, но без конкретных предложений. Таким образом, моральный и экономический аспекты ответственности присутствуют в дискурсе, но оказываются за пределами социальных практик.
