Это было 28 июня. И тут пришел Алик
[1409]. Он с началом войны вновь надел форму рабочегвардейца: синие гимнастерка и галифе, синяя фуражка с красной звездочкой. Брат положил конец сомнениям. За 6 дней войны он и его товарищи уже получили «боевое крещение». Во время патрулирования они уже были обстреляны кем-то из тех, кто ждал немцев.
Усталый, с покрасневшими глазами, невысокий, крепкий, сидел, поставив между колен винтовку, опершись на нее руками. Сказал, что уходит в Россию: «Если вы со мной, уходить надо немедленно: немцы займут Лудзу — будет поздно». Мама тотчас сказала: «Куда ты, туда и мы». Так мы впервые попытались уехать из Лудзы вместе с другими беженцами на лошадях, в телеге со многими вещами. Доехали до местечка Иснауда
[1410], возница отказался вести дальше, пришлось сойти и нас подобрали военные автомашины. Мы сели на одну из машин, наши вещи закинули в другую. По дороге бомбили, но мы уцелели. Доехали до границы у местечка Зилупе
[1411]. Там машину с нашими вещами пропустили через границу, а нашу почему-то остановили. Пограничники объяснили, что пока от Сталина не будет приказа пропускать латышских граждан — мы вас не пропустим
[1412]. Уже стало пасмурно, темно, и брат сказал: «будем ждать в лесу, может проясниться». Первые испытания, первые мытарства: пищи нет, одежды с собой нет. Подъезжали и подходили люди. Появились лудзенские милиционеры на грузовой машине. Ночью мы заметили среди беженцев много литовцев-евреев, и мы к ним присоединились. Все прятались в лесу при границе на стороне Латвии. Граница СССР для нас была закрыта.
Утром лудзенский милиционер Иван Гржибовский подошел к нам и сказал, что немцев остановили у Резекне
[1413] (25 км от Лудзы) и милиция возвращается в Лудзу. Если мы хотим — можем возвращаться с ним. Так мы вернулись. По дороге мы увидели на подводе дядю Моше, тетю Цилю, Башеву
[1414], которые стояли около Иснауды. Мы помахали им рукой, автомашина не остановилась. Это была последняя мимолетная встреча с ними. По дороге было много подвод с беженцами. И так, это было 1 июля, приехали домой, наш сосед Чилипенок дал нам хлеб, молоко, яйца, яблоки. Мы поели и легли спать. Проснулись утром — в городе паника, никого из милиции не было, только несколько военных машин и танки. Мы пошли к бабушке и тете Фриде — их тоже не оказалось дома. Вернулись домой. Вдруг вбегает Чилипенок и кричит: «Что вы сидите? Никого в городе нет, уходите. Немцы в Резекне». Знакомый извозчик Эдик Коновалов за пятилатовик (серебряная монета в досоветской Латвии) — рубли брать отказался, а мать припрятала несколько серебряных монет — согласился довезти до Пилды
[1415]. Погрузились, брат рядом на велосипеде.
Коновалов нас потом высадил, мы взяли какие-то вещи и пошли в сторону Циблы — Голышево
[1416]. Никакой связи с нашими родными дядьями, тетями, бабушкой и их семьями не было. Так мы с ними расстались навечно, не зная, что их всех расстреляют…
3 июля мы — брат Алик, папа, мама и я — дошли до Голышево около латвийско-советской границы. Опять не пропускают. Брат прорвался к какому-то офицеру, показал комсомольский билет. Это и спасло. Правда, винтовку пришлось сдать, иначе не пропускали через болотную границу. Много скопилось народу, пожарная машина из Лудзы с пожарниками и семьями не смогла проехать через болото и ее оставили. Появился милиционер Самушев верхом на лошади, с несколькими мешками наперевес спины лошади. Увидел нас, предупредил, что он еле выехал из Лудзы. Он нас озадачил, сказав, что сомневается, успеем ли мы убежать от немцев. Они уже в городе. И ускакал. Алик предложил папе и маме бросить все взятые с собой вещи. Меня он посадил на велосипед, и мы все быстро, как могли, пошли по дороге Опочка — Красногородск
[1417]. По дороге у Красногородска мы увидели стадо коров, которых гнали несколько человек вглубь России. Алик остановил нас и предупредил: «пропустить стадо, так как их заметят немецкие самолеты и могут начать бомбить».
Часа полтора переждали, стадо ушло, а мы прятались в лесу. В это время появились солдаты-красные, кто-то из них сказал, что получен приказ от Сталина не пропускать фашистов и организовать бой, задержать их. Солдаты нас накормили, и мы пошли дальше. Прошли км 5–6 и увидели первую страшную картину: побоище. Весь скот лежал расстрелянный, в основном все были мертвые, а некоторые полуживые мучились, а главное, мы увидели страшное зрелище: мы увидели, как ребенок стоял и плакал около женщины. Запомнилось: на ней была юбка, ноги в сапогах, страшное — лежала с оторванной головой. Рядом в поле и на дороге лежали и другие люди, которые гнали скот. Это я запомнил на всю жизнь. Было страшно, но какие-то силы нас гнали быстро вперед. Так мы добрались до Красногородска. Город горел, было страшно, но мы успели пройти большой мост через реку шириной метров 300–400 до того, как началась бомбежка и мост взорвался. Но мы были уже за мостом и лежали головами вниз в канаве. Алик не давал нам даже шевельнуться. Опять много убитых и раненых рядом с нами, но слава Богу, мы были целы. После налета слышны были только крики и стоны раненых. Помощи им никакой: все оставшиеся поднимались и опять бежали вперед на Опочку.
