Однако мое великодушие к этой теме исчерпано. Это правда, что все мы выводим свои картины мира из определенных неподвижных принципов, которые мы принимаем как само собой разумеющееся, но мы не можем ни доказать, ни опровергнуть их, ни эмпирически, ни диалектически. Если, однако, существует какая-либо легитимность для элементарных категорий логики или различительных способностей интеллекта (а я думаю, что мы должны верить в это), то мы можем, конечно, сказать, какие перспективы реальности обладают большей или меньшей относительной логической прочностью и внутренней согласованностью. Поэтому более справедливо отметить, что философский натурализм – это одно из самых иррациональных и произвольных видений воображаемой реальности. Это явствует из аргументов, которые обычно делаются в его пользу, и все они имеют тенденцию быть не более чем катехизическими утверждениями. Рассмотрим, например, очень популярное, но также и чисто доктринерское утверждение о том, что принцип «причинного закрытия физического» исключает все возможности сверхъестественного действия в мире: абсолютно тавтологическая формула, не подтверждаемая ни разумом, ни наукой. Хотя и считается несомненным, что любая закрытая физическая система, которая может существовать, по определению является физической и закрытой, нет веских оснований думать, что наша реальность есть такая же система. И, во всяком случае, «закрытая» физическая система по-прежнему не могла бы быть источником своего собственного существования и поэтому была бы действительно закрыта только на механическом, а не на онтологическом уровне; ее существование все равно пришлось бы объяснять в «сверхъестественных» терминах. Точно так же утверждения о том, что бестелесные реальности не могут повлиять на материальные процессы или что какое-либо понятие бестелесного сознания (например, сознания Бога) нелогично, или что физический порядок явно лишен финальной причинности и т. д., – это все просто пустые утверждения, маскирующиеся под серьезные аргументы. Что касается того, что натуралистическая мысль доказала свою убедительность в успехе современных наук, это просто смешение вопросов. Любая ассоциация между триумфами индуктивных, эмпирических и теоретических наук современной эпохи (с одной стороны) и метафизическими предпосылками натуралистического мышления (с другой стороны) есть дело исторической случайности и не более. Эмпиризм в науках – это метод; натурализм в философии – метафизика; последнее не следует из первого и не лежит в его основе.
Однако самый вопиющий недостаток натурализма – невозможность выделить его предполагаемую основу – эту странную абстракцию, самодостаточную природу – как подлинно независимую реальность, о которой мы имеем какие-то знания или в которую нам есть веские основания верить. У нас может возникнуть соблазн вообразить, будто материалистический подход к действительности является самой лучшей позицией по умолчанию из всех существующих, потому что он, дескать, может опираться на эмпирический опыт: в конце концов, мы предполагаем, что у нас есть непосредственное знание материального порядка, в то время как о какой-либо еще трансцендентной реальности у нас могут быть лишь домыслы или фантазии; и что такое вообще природа, если не материя в движении? Но это неверно – как фактически, так и в принципе. Во-первых, мы не обладаем непосредственным знанием материального порядка как такового, а знаем лишь его феноменальные аспекты, с помощью которых наш разум организует наши чувственные переживания. Даже «материя» – это лишь общее понятие, и должна быть наложена на данные чувства, чтобы мы могли интерпретировать их как переживания какого-либо конкретного вида реальности (то есть материальной, а не, скажем, ментальной).
Более того, любая логическая связь, которую мы могли бы себе представить как существующую между эмпирическим опытом материального порядка и идеологией научного натурализма, совершенно иллюзорна. Между нашими чувственными впечатлениями и абстрактной концепцией причинно-замкнутого и автономного порядка, называемого «природой», нет никакой необходимой корреляции. Такая концепция помогла бы установить, как мы осмысливаем свои чувственные впечатления, но эти впечатления, в свою очередь, не могут предоставить никаких свидетельств в пользу этой концепции. Да и ничто вообще не говорит в ее пользу. У нас нет непосредственного опыта чистой природы как таковой, ни какого-либо последовательного представления о том, чем такая вещь может быть. Подобный объект никогда не появлялся (appeared). Подобное явление (phenomenon)
[91] никогда не наблюдалось, не испытывалось и не воображалось убедительным образом. Опять-таки: мы не можем встретиться с миром, не встретившись в то же время с бытием мира, а оно остается тайной, которая никогда не может быть раскрыта каким бы то ни было физическим объяснением реальности, поскольку это тайна логически предшествует физическому порядку и превосходит его. Кроме того, мы не можем встретиться с миром иначе, кроме как в светящейся среде интенционального и сосредоточенного сознания, которое бросает вызов всякой редукции к чисто физиологическим причинам, но которое также ясно соответствует сущностной умопостигаемости в самом бытии. В конце концов, мы не можем встретиться с миром иначе, как через сознательную и интенциональную ориентацию на абсолютное, в поиске окончательного блаженства, манящего нас изнутри тех трансцендентальных желаний, которые составляют саму структуру рационального мышления и которые открывают нам всю реальность, точно направляя нас к целям, лежащим за пределами совокупности физических вещей. Вся природа – это нечто приготовленное для нас, составленное для нас, данное нам, переданное нам на попечение неким «сверхъестественным» устроением. А если это так, то можно с уверенностью сказать, что Бог – как бесконечный источник бытия, сознания и блаженства, как первоисток, порядок и цель всей реальности – очевиден повсюду, неизбежно присутствуя ради нас, в то время как автономная «природа» – это то, что никогда, даже на мгновение, не оказывается в нашем поле зрения. Чистая природа – это неестественное понятие.
Следует также напомнить, что это – концепция, форма которой со временем изменялась в соответствии с интеллектуальной модой. Примерно в последние четыре века для западной культуры характерно отношение к природе как к совокупности органических и неорганических машин и механических процессов: бессознательная материя чисто случайно либо преднамеренно и искусно упорядочилась в сложные структуры, колоссальные или крошечные, изящные или чудовищные. Этой идее всегда сопутствовал неудачный выбор метафор. Механистические образы, возможно, служили какой-то парадигматической цели в эпоху ньютоновской физики или, возможно, помогли «натурфилософам» начала модерна в разработке модели эмпирических исследований, свободной от телеологических предположений; но физика с тех пор продвинулась вперед, и организмы больше нельзя считать машинами. Живые системы растут, разворачиваются, изменяются, регенерируются и действуют таким образом, что машины не подражают им – разве лишь изредка на это способны; а организмы, обладающие какой-либо степенью сознательности, наделены способностями, выходящими за пределы любой чисто механической функции. Действительно, механическая философия всегда играла только одну роль – практическую и необязательную – в формировании современного научного метода. Современная наука занимается выявлением фактов относительно физического порядка и организацией их с помощью определенных теорий, а затем – проверкой теорий посредством наблюдения фактов и поэтому должна быть по своей сути узкой, точно выводимой из эксперимента и бесконечно корректируемой. Весь вклад, который механистические модели природы когда-либо внесли в эту традицию, был воображаемой картиной тех границ, которые должны быть очерчены вокруг соответствующих областей научного исследования. Индуктивным идеалом было изучение природы, ограниченное определенным набором физических взаимодействий и особым видом простой каузальности, выявляемой для изучения путем исключения всех «метафизических» или «религиозных» вопросов относительно цели, интенции, значения, субъективности, существования и так далее – исключения, так сказать, сознания и всех его производных.
