Затем – ощущения.
Сердце казалось ледяной дырой. Жутко ныла челюсть. Мышцы тела еще подергивались и болели так, как не бывало после самой жесткой тренировки с Четери.
– Ну откройте же глаза. Я вижу… надеюсь, что вам лучше…
Это уже шепотом и очень близко. Ее горячая ладонь гладила его по груди над сердцем, по плечам, по щеке – Макс лежал головой набок, и эти движения стирали боль, согревали.
– Постарайтесь открыть… только осторожно. Я сейчас накину вам на глаза что-нибудь… сейчас.
На лицо легла ткань.
– Я читала, что после приступа эпилепсии нужно приглушить свет, – говорила она тихо, – и избегать резких звуков и запахов. Простите, я не должна была кричать, но я так испугалась.
Теперь она гладила его по волосам – осторожно, боязливо, очень нежно. Тротт пошевелился, открыл глаза – и тут же зажмурился. Даже из-под ткани свет ударил по мозгу так, будто в лицо направили прожектор – хотя они ночевали в стволе огромного папоротника, рассеченного молнией, и даже утром тут должен был царить полумрак.
Когда наконец свет перестал доставлять страдание, Макс слабыми пальцами сдернул ткань с лица. Алина сидела рядом с ним на коленях и жалко улыбалась, кусая губы. Он поднял руку, погладил ее по щеке. Глаза ее были сухими.
– Вы не плачете, – прокаркал он. Горло было сведенным, как при долгом крике на морозе.
– Как видите, – принцесса устало потерла свободной рукой глаза, и на лице ее осталась кровь.
– Откуда? – сипло спросил Тротт. Пошевелился.
Она с неловкостью показала ладонь. Глубокий порез до середины.
– Не успела еще залечить. Разжимала ножом вам зубы. Я читала, что нужно это сделать. Но на практике оказалось очень трудно. Это, – голос ее дрогнул, – это ведь эпилепсия, да?
Макс не ответил, повернулся на спину, глядя в небо – туда, где папоротник расходился двумя расщепленными половинками.
– Возможно, – сказал он наконец. – Как это выглядело?
– Я проснулась оттого, что вас начало трясти. – Принцесса приложила ладонь к рассеченной ладони, сосредоточилась. Тротт искоса наблюдал за ней: тело его постепенно отходило от боли, ледяная яма на месте сердца уже не беспокоила. – Мелкие подергивания, выгибание дугой, глаза открыты, но радужек не видно, проступившая сетка вен. Очень страшно было. – Она отняла ладонь, посмотрела на уже целую кожу и вдруг судорожно вздохнула. – Очень страшно, – повторила она, обхватив себя руками за плечи. Рвано вздохнула. – Это из-за Жреца?
От Алины, все усиливаясь, пошел знакомый жар, и Тротт вытянулся, сжимая кулаки, закрывая глаза.
Тьма внутри откликалась ее пламени, усиливалась, наполняя Макса силой. Тело оживало, боль и слабость уходили, утекали; наливались мощью крылья, и полыхающий огонь рядом вызывал такое желание схватить, вжаться, взять больше – все, что может дать, – что Макс застонал, поворачиваясь на живот и вжимаясь щекой в прохладное сочленение ствола.
Плеча его снова коснулась обжигающая ладонь, и он дернулся. А в следующий момент принцесса легла сверху, обхватила его руками, крыльями – как могла, неловко, застенчиво, – и по телу его словно прошла горячая волна. Он мгновенно заледенел от взметнувшейся своей стихии, а затем – согрелся, и голова очистилась, стала ясной, и мышцы перестали болеть.
Можно было вставать, но Макс остался лежать, глядя в древесный рисунок изнанки ствола и чувствуя жаркое девичье тело сверху. Еще немного. Еще немного позволить себе близости.
– Это все из-за меня, – прошептала она горько ему в шею. Трот вздохнул пересохшими губами.
– Нет. Вы, наоборот, помогли мне.
– Видеть, как вас ломает страшнее, чем стать вашей женой, лорд Макс, – принцесса едва заметно пошевелилась, обхватила его сильнее, осторожно коснулась губами его кожи, и Тротт усмехнулся, прямо-таки ощущая, как она набирается смелости.
– Уж надеюсь, ваше высочество.
– Леди Тротт, – сказала она упрямо. Поерзала на нем, засопела. Он лежал смирно, не шевелясь, прикрыв глаза и ощущая все ее движения. – Вы специально так легли, да?
Он засмеялся.
– Не хотите повернуться? – упорствовала принцесса.
– Хочу, – сказал он честно, и она ожидаемо испуганно замолчала. – Но нам нужно идти. Мы и так сделали слишком большой круг. Если бы не он, мы давно бы уже вышли к порталам.
Алина сползла с него, села на «пол», и Макс с осторожностью поднялся. Тело слушалось так, будто и не было приступа.
– Даже если вышли бы, – сказала она грустно, – то как бы мы пробились к ним? Мы до сих пор не знаем, как пройти сквозь всех этих людей и чудовищ.
– Пройдем, – ответил он с уверенностью, которую не ощущал сам. – Еще несколько дней есть, я найду способ.
«Если только не свалюсь с приступом в самый неподходящий момент», – подумал он, морщась.
– А если вы по пути снова упадете с приступом? – повторила его мысли принцесса, с отчаянием глядя на него. Она была слегка чумазой: накануне опять не встретилось ни одного родника, и путники пили уже опостылевший папоротниковый сок.
– Тогда поверните меня набок и, богов ради, не пытайтесь больше разжимать зубы, это антинаучно и бесполезно, – Макс открыл сумку.
– Вы же понимаете, о чем я, – сказала она тихо. – Не делайте вид, что не понимаете. Если вы упадете во время боя? Или прямо перед лорхом?
– Лорх, безусловно, обрадуется, – пробурчал Тротт, доставая из сумки холстину. Расстелил ее на «полу» и выложил поверх собранные вчера по пути сладковатые сердцевинки папоротниковых побегов и мешочек с сухарями.
– Профессор, – грозно проговорила пятая Рудлог. Он нехотя поднял на нее глаза, встал. Принцесса сердито и часто моргала.
– Я не знаю, как вас утешить, – признался он тяжело. – Вы правы: я сейчас не самый надежный защитник. Имеете право бояться.
– Да при чем тут я, – крикнула она зло, вскакивая, и тут же спохватилась, огляделась, словно могла видеть сквозь ствол. Они помолчали, прислушиваясь – вокруг было тихо, только ветер, усиливаясь, гудел в расщелине ствола, и половинки дрожали метрах в полутора над их головами. – При чем тут я? – повторила она шепотом, сжимая кулаки. – Боги, неужели вы не понимаете, что я не хочу, не могу думать, что вы умрете? Вы, невозможный, упрямый, невыносимый человек.
Она еще что-то кричала ему шепотом, а Макс смотрел на нее – разозленную, раскрасневшуюся, с дрожащими губами, с опаской, надеждой, вызовом в глазах, и чувствовал, как накрывает его, и приказывал себе оставаться на месте. Потому что стоило позволить себе даже качнуться к ней – и он бы подхватил ее, и вжал бы в стенку ствола, и смял бы губы, и целовал до тех пор, пока она не забыла бы и про страх, и про возможную боль, и про долг, и хотела бы только его, а не его спасения и выживания.
«Маленькая девочка, – напомнил он себе. С каждым разом это давалось все труднее. – Принцесса. Дочь Михея».
