– Когда вернемся, – сказала она, – решим, что делать. Как копыто.
Бородатые челюсти Овса оставались сжаты, но не из-за боли от тряпки полурослицы. Он не мог только посмотреть Блажке в глаза.
– В чем дело? – спросила она.
– Сколько времени? – Его вопрос пронизывало раздражение.
Блажка помолчала, раздумывая, как ответить. Овес не понимал.
– Сколько времени ты собиралась терпеть эти приступы, не сказав мне? Сколько времени ты собиралась болеть, отхаркивая месиво, думая, что оно тебя убивает, не сказав мне?
Она встретила его полный боли взгляд. Лучше было признаться.
– Нисколько.
– Черт, Иза… – Овес яростно выдохнул.
Было еще кое-что. И ей нужно было об этом сказать.
– Это была одна из причин, почему я отправила тебя подальше. Боялась, что увидишь.
Овес напряг челюсть и отдернул голову от тряпки полурослицы таким медленным и уверенным движением, что женщина даже не попыталась ему препятствовать.
– Одна из причин? А мне кажется, единственная!
– Овес, ты морил себя голодом.
– Мы все морили.
– Остальные не делали этого намеренно, нахрен.
– Я по крайней мере этого не скрывал!
– Я пыталась защитить копыто!
– Как и я!
– Умирая от голода?
– А захлебываясь месивом? Что за дура!
– А что бы ты сделал? Если бы узнал?
– Не знаю. Меня же там не было. Потому что ты отослала меня сюда!
– Ради твоего же блага!
– Да ради твоего!
– Вранье!
– Ты сама только что призналась!
– Именно! И я об этом чертовски сожалею!
– Сожалеешь? Сожалеешь, нахрен?!
– А тебе что, еще дать сиську пососать? Ну тебя нахрен! Не знаю, что еще тебе сказать!
– Как насчет тво…
– ЭЙ! – вскричала полурослица, после чего замерла, как статуя.
Блажка с Овсом перестали орать друг на друга. Затем надолго воцарилось молчание, и они сидели, только зыркая глазами.
– Вы все? – спросила Жрика с вызовом. – Я наполовину потеряла зрение и не хочу лишиться еще и слуха, вынося вашу ругань. Хрен Беликов, полуорки те еще крикуны! Я бы сказала, чтоб вы уж лучше перемолотили друг дружку, чтобы все уладить, но не хочу лишней работы на сегодня. Поэтому спрошу еще раз. Вы все? Если нет, то у меня тут есть еще немного тряпок, чтобы заткнуть ваши горластые клыкастые пасти.
– Мы все, – пробурчал Овес. Затем медленно вдохнул. – Братья знают?
– Что знают? – спросила Блажка.
– Про месиво.
– Только Колпак. Он учуял во мне слабость, как чертов стервятник. Но я не собираюсь рассказывать всем. Рассказывать все. Если захочешь бросить мне вызов, чтобы стать вождем, я пойму.
– Жрика, дай мне свою тряпку. Хочется запихнуть ее поглубже в глотку моему вождю.
Полурослица не потянулась за тряпкой, но ее взгляд скользнул к Блажке.
– Здесь самобичевание не стоит и кучки дерьма, девчонка.
Блажка безрадостно улыбнулась.
– И прекрасно. Но другие могут посчитать иначе. Это не самобичевание – быть готовой потерять свое место. Подобные тайны погубили Ваятеля.
Овес ничего не ответил, и Блажка не винила его. Меньше самобичевания стоила только жалость других.
– Овес, что бы там ни вышло с братьями, ты должен знать… Это может стать концом для нас. Для Ублюдков. Черт, я даже не уверена, что мы увидим Отрадную на месте, когда вернемся. Вот такая дерьмовая правда. Этот орк и его звери, голод, долбаный Бермудо, я могу не… мы можем не найти способ со всем справиться. Я хочу, чтобы ты знал, чтобы узнал от меня напрямую, что я пришла за тобой поэтому. Подумала, ты захочешь быть там со всеми нами. Подумала… ты бы ни за что не простил меня, если бы Ублюдки обратились в прах без тебя.
Овес слушал молча.
– Тогда мы возвращаемся. Мы будем бороться. И если мы не справимся, нам останется только одно.
– Жить в седле.
– Умереть на свине. – Кадык пробежал по центру его массивной шеи.
Он поднялся меньше чем за мгновение до того, как встала она. Еще один шаг – и они оказались друг у друга в объятиях.
– Черти чертовские, – проговорила Блажка, прижатая к его груди. – Я и забыла, как ты сильно умеешь сжимать.
Овес только сдавил ее еще сильнее.
– Вот так-то, сестренка.
Выпустив друг друга, они позволили снова воцариться молчанию, и Жрика вернулась к своему делу. То, как полурослица заботилась о потрепанном теле Овса, напомнило Блажке о том, как ездоки ухаживают за свинами. Во всем этом чувствовалась привязанность, но была и отрешенность. Необходимость, рутина, пусть и не ненавистная.
Сама полурослица была той еще загадкой. Не только из-за кожаного лоскута на глазу и не только потому, что была единственной коротышкой, которую Блажка здесь встретила, – дело было в ее манере держаться. Обычно полурослики были безмятежны и до безразличия терпеливы. Но движения Жрики, пусть ловкие и умелые, были пронизаны полезным раздражением. Блажка заметила, что у полуросликов обычно трудно определить возраст. Они не носили на себе такой очевидной тяжести лет, как хиляки, у которых была более светлая кожа. В тугих прядях Жрикиных волос не было седины, на темном лице не виднелось морщин. И все же некоторые ее слова и движения, начиненные доброй дерзостью, выдавали в ней женщину, давно привыкшую плевать на суровость этого мира.
– Вы заботитесь обо всех бойцах? – неожиданно для себя спросила у нее Блажка.
Жрика издала звук, который можно было принять либо за веселость, либо за отвращение. Либо то и другое вместе.
– Нет.
Когда объяснения не последовало, слово взял Овес.
– Жрика раньше входила в Яму Наживы. – По лицу трикрата пробежала тревога, и он замялся. – Она раньше…
Полурослица пришла ему на помощь.
– Я входила в яму еще с несколькими глупцами и стаей волков или изголодавшихся псов, иногда с медведем. Кто оставался жив последним, того потом вытаскивали.
– Здесь она помогла мне встать на ноги, – добавил Овес.
– Понятно. – Блажка кивнула.
Теперь она правда поняла. Жрика нашла способ выжить в яме, не участвуя в состязаниях. Овес, несомненно, выплачивал ей часть своей награды. Это взбесило бы Блажку, не знай она этого здорового дурачину так хорошо. Ему всегда нужен был кто-то, кто бы о нем заботился, кто бы за ним присматривал. Даже в приюте так было. И по большей части Блажка стала посвященной именно благодаря этой его природе. Она подумала, знала ли Жрика на самом деле, насколько важна ее помощь для трикрата, знала ли, что дело не только в наложении швов и массаже мышц. Блажка склонялась к мнению, что знала.
