– Я шучу, – сказал жизнерадостный жрец, чье веселье совершенно не разрядило атмосферу, – блефую. Издеваюсь. Да-да. Поверьте, здесь, наверху, совершенно безопасно. А если нет, то с этим ничего и не поделаешь. Только спустившись в люк, ключ от которого у вас теперь есть, вы окажетесь в опасности и подвергнете ей и тех, кто будет рядом с вами. Наточите клинки и подготовьте теоремы. Дальше я не смогу вас провести, это место уже за пределами моего понимания. Но я желаю вам удачи, – добавил он.
Жрец с длинной косой цвета соли с перцем тихо сказал:
– Желаю удачи.
Самый крошечный и умудренный на вид жрец пропищал:
– Да даст вам бог удачи, достаточной, чтобы справиться с этим.
Собравшиеся были слишком ошеломлены, чтобы обращать внимание на конструктов, явившихся за ними. Глаза, ранее горевшие волнением, предвкушением, а иногда и странноватой усталой радостью, теперь стали тревожными. Всех поприветствовали гибкие резвые скелеты, которые двигались, как любезные родственники, встречавшие гостей в незнакомом доме, в котором должно быть уютно. Всех увели по двое, если не считать трио из Третьего дома, и Харрохак ждала рядом со своим рыцарем, который очевидно старался не дышать вовсе. К ним приближался скелет.
Она поняла, что Ортус ужасно напуган. Это ее не удивило.
– Госпожа, я не могу, – выдохнул он, – я не смогу защитить вас. Монстры не по моей части.
– Камень откатили, – сказала Харрохак и удивилась, что сама этому верит. Она не боялась. Она вся пересохла изнутри, будто из нее высосали всю жидкость. Монстры всегда были по ее части. Не было такой мерзости, какую она бы не тронула ради ее мерзких денег.
– Ты – мой первый рыцарь. Твоя работа – встречать наших врагов лицом к лицу и умереть, когда корзина твоя окажется пуста, но не раньше.
Это почему-то его не успокоило.
– Вам нужен клинок, и нужен кто-то, кто будет его держать, – прошипел он.
– Неужели! Раньше мне никто подобный не был нужен.
– Вам нужно было сделать иной выбор!
Харроу стало неуютно, а поскольку до этого она неплохо себя чувствовала, она немедленно разозлилась:
– Я не могу сейчас выбирать, Нигенад! Если только ты не призовешь мне дух Матфия Нониуса, и тогда я с удовольствием воспользуюсь его услугами, если он обещает не произносить речей.
Их собственный скелет Первого дома, облаченный в странное белое тряпье, приблизился и очень изящно поклонился. В Харроу росло и крепло подозрение – ей не нравилась плавность его движений. Он двигался легко и свободно, а когда она повернулась, машинально отзеркалил ее движение. Это выходило далеко за пределы ее возможностей – или возможностей любого некроманта Девяти домов. Но ее первый рыцарь ничего не заметил. Он впал в задумчивость, причину которой, очевидно, изобрел сам. Когда конструкт сделал жест – жест! Кто вообще потратил время, чтобы научить такому скелет! – Ортус повернулся к ней, посмотрел на нее серьезными темными глазами. Краска на черепе расплывалась.
Он кашлянул.
– Нет! – немедленно сказала Харрохак, но опоздала.
Черный клинок зловещий ударил спектрального зверя, черный клинок зловещий впился в ложную плоть.
С криком ударил когтями по шлему Девятого дома, но сердце не подводило…
Харрохак, я не понимаю, почему вы выбрали меня.
– Других не было, – отозвалась Харроу.
Маска сползла с него – не та, что была сделана из алебастра и черной краски. Ортус смотрел на нее внимательными темными глазами, и его тяжелое лицо дрожало. Она с невероятным изумлением поняла, что он злится.
– У вас никогда не было воображения, – сказал он и, явно расстроившись из-за самого себя, снова натянул на лицо маску. Он не знал, что она не рассердилась, а заинтересовалась. Торопливо добавил:
– Простите меня, моя госпожа. Я расстроен и напуган. Я не умею умирать. Запертая гробница далека от нас, далека и ее милость, и я забылся.
– Есть такое, – коротко согласилась Харрохак и сама разозлилась, правда, на себя, а не на него: – Умирать пока не надо, Нигенад. Пошли. Это моя вина – я не сумела впечатлить тебя своими талантами некроманта. Мы служим великому трупу, который спит беспробудным сном, и наши сердца не должны подвести нас из-за какого-то злобного лунатика. В худшем случае почитаешь ему стихи, это лечит любую бессонницу.
– У вас отличное чувство юмора, – торжественно сообщил ее рыцарь. – Я понимаю. Я пойду за вами, госпожа, и пусть долг станет моим шлемом, а верность – моим мечом.
Скелет поманил их пальцем, они сдвинулись с места, но Харроу вновь остановилась, когда он открыл желтозубую пасть.
– Так оно и происходит? – спросил скелет.
9
Ты не могла сказать определенно, проснулась ли ты. Когда ты достигла умиротворения, то растеклась в вонючую лужу, а теперь снова собирала себя по кусочкам. Ты открыла глаза – ты лежала на спине – и медленно, тщательно, изо всех сил напрягаясь, принялась превращаться из лужи в твердое тело. В легких встал какой-то гадкий жесткий комок, при каждом вдохе в трахее мерзко свистело. В остальном ты чувствовала себя разбитой, но вполне здоровой. Плащ сбился на сторону. В груди было тяжело, но не из-за воды, а от… от тени воспоминаний, от последних обрывков сна. Ты затряслась всем телом. После легких к тебе вернулись глаза, и они увидели большое темное помещение и вспышки желтоватого света. Свет бросал угловатые тени на высокий сводчатый потолок.
Ты помнила воду и помнила трупы. А потом все воспоминания ушли. Единственное, что тебе осталось – осознание того, где ты оказалась. Ты бы знала, если бы тебя лишили всех чувств, ты бы знала, если бы твой мозг сгорел. Ты была Преподобной дочерью, и тебя уложили на церковную скамью.
На колени и бедра давило что-то тяжелое. Ты напрягла зрение, изо всех сил прижала подбородок к груди и с облегчением увидела свой двуручный меч. Отношения с ним стали очень сложными. Ты его ненавидела, но и представить мир без него не могла. Ты чувствовала запах крови. И еще какой-то запах, совсем слабый. Одновременно свежий и гнилой, сладковатый – запах розы. Ты попыталась встать, воздух застыл в легких, и ты зашлась диким кашлем. И тут чья-то рука легко коснулась твоего плеча, будто предупреждая. Ты чуть не рухнула на пол.
– Тихо, – прошептала Ианта.
Она сидела рядом с тобой и походила на радужно-белый столп. Смотрела она прямо перед собой, своим обычным взглядом: ледяным, страдающим от скуки и еще приправленным отвращением. Тебе было противно. Как она посмела тебя коснуться. Ты приклеила меч к спинке скамьи одним движением. Кость удерживала его на месте и приглушала его шум, кость с горячим чмоканьем прилепилась к натуральному дереву, а ты спустила ноги со скамьи на пол. Ты увидела, где ты, и тебя охватил ужас.
Тебя положили в маленькой, изысканно украшенной часовне. Оглядевшись, ты узнала нежный желтый свет – свет сотен свечей. Они освещали полированный угольно-черный камень стен, покрытый завитками костей. Кости были повсюду, их хватило бы на сотню гробничных часовен Девятого дома. Алтарь состоял из длинных резных костей, сплетавшихся в кружево, пол покрывала черно-белая шахматная плитка. Черная – из полированного гранита, белая – из вытертых бедренных костей. В свете свечей они казались оранжевыми. Сиденья были из дерева, дерева, которое ты впервые увидела в доме Ханаанском, настоящего, коричневого, гладкого, отполированного до блеска, недоступного ни кости, ни дереву. Ты задрала голову и увидела крестообразное плексигласовое окно. За ним странным неземным светом мерцали ледяные звезды. Ты увидела черепа, целый оссуарий черепов, сотни черепов, вделанных в стену, глядящих на тебя рядами пустых глазниц, стоящих рядом челюсть к челюсти, ожидающих целую вечность. Эти прелестные мертвые головы, лишенные лиц, покрывали тонкие листки металла приглушенных оттенков: пыльно-багрового, дымчато-аметистового, тусклого синего. Цвета Домов. Здесь покоились герои Домов. Тонкие белые свечи бросали на кости милосердный свет, который даже делал их красивыми – красивыми той красотой, что доступна только мертвым костям. Свечи стояли в разноцветных подсвечниках и походили то ли на букеты в обертках, то ли на длинные тонкие пальцы в кольцах. Несколько десятков свечей стояли на центральном алтаре. На нем лежало тело.
