— Расскажешь, что не так — и я сразу тебя отпущу.
Корней произнес, Аня скривилась. Вероятно, очень надеялась, что он найдет в себе хотя бы каплю сострадания, и отпустит. Вот только ему не свойственно было сострадать, когда совершенно не понятно, чему.
— Все так. Я ни на кого не обижаюсь. Если вам так показалось — простите. Я вам по-прежнему очень благодарна. По-прежнему стараюсь не доставлять неудобства сверх меры…
— Не делай из меня идиота, Аня. Благодарность и неудобства мы уже сто раз обсудили. А я спрашиваю…
— Да отстаньте вы! — Аня никогда не перебивала. За все время знакомства. Даже не пыталась. А сейчас не выдержала. И голос тоже повысила впервые. Дернулась прочь от придерживающей подбородок руки, глянула откровенно зло… И на сей раз не сдулась. — Вы — не центр вселенной. Если мне плохо — это не обязательно связано с вами. И рассказывать вам что-либо только потому, что вам так хочется, я тоже не обязана. Захотите выгнать — ваше право. Захотите изменить правила — я готова. Только не сегодня. Пожалуйста. Сегодня я ничего не нарушила.
— У тебя что-то случилось?
— Нет.
Аня ответила твердо. Корней ей не поверил.
— Я могу помочь? — задал вопрос, понятия не имея, что за беды случаются сейчас у девятнадцатилетних девушек. И сходу признавая, что знать не хочет…
Ожидал многого, даже к слезам был готов, как самому казалось, но Аня удивила. Сначала несколько секунд смотрела в глаза. Будто беззащитно. Потом отвернулась и еще несколько секунд куда-то в сторону. Дальше развернулась, открыла дверь в спальню, уже не ожидая ни разрешения, ни одобрения. Оглянулась и выпалила:
— Занимайтесь своей жизнью. И ей… Помогайте… А от меня отстаньте.
А потом шагнула в спальню, с силой хлопнув дверью. Впервые за время обитания в этом доме. Следом — впервые же закрыла ее на замок.
Глава 31
Аня вновь стояла у двери, прислонившись лбом к дереву. Закрыла глаза, дышала, собиралась…
Искала в себе силы и смелость на то, чтобы выйти из комнаты утром после того, что учинила…
А учинила истерику. Короткую, но стыдную. Беспочвенную и детскую. Ужасную.
Вечером, сначала бросив сгоряча свое «да отстаньте вы!», а потом хлопнув дверью перед носом у хозяина квартиры, Аня чувствовала себя немного вулканом. Бурлящим лавой, готовым в любую минуту извергнуться и залить все вокруг. Настаивай Высоцкий и дальше — это непременно случилось бы. Постучись он в дверь, потребуй все же объясниться, Аня обязательно открыла бы. Открыла и вывалила на него все, что душило ее на протяжении недели.
Обида, боль, гадливость. Чувство безысходного отчаянья. Злость. Неспособность контролировать себя, когда он рядом. Желание уколоть, укусить, ужалить так же больно, как он ужалил, даже не подозревая об этом.
Сомнений в том, что у Высоцкого есть женщина, у Ани никогда не возникало. Еще на той, первой, наполненной страхом потревожить его, неделе она прекрасно понимала, где и с кем может проводить ночи "Корней" (как он сам просил себя называть, но Аня так ни разу и не осмелилась, даже в мыслях это было сложно, что уж говорить о реальности?), но тогда это понимание не делало так больно. А теперь… Тем, что оставил ее с ужином одну, а сам уехал «по делам», будто душу вынул и забыл положить на место.
Не знал, но вынул.
Был, как всегда, спокоен, вежлив, холодно участен. И если раньше Аня искала в каждом проблеске этого спокойствия, вежливости, участия знаки особого отношения, то теперь изо всех сил приходилось бороться с отчаяньем и злостью, потому что стало ясно, как божий день, — нет в них ничего особенного. И не будет никогда.
Будет Илона. Закончится Илона — начнется другая. Такая же безупречная. Такая же ему подходящая. А ей… Ничего не светит. Как бы ни мечталось, как бы ни хотелось. Ни-че-го.
И пусть Аня понимала, что это ее проблемы — личные, Высоцкого никоим образом не касающиеся, но все равно чувствовала себя преданной. И ничего не могла поделать с настроением, которое прыгало, как сумасшедшее, а еще с непроизвольным желанием выплеснуть всю внутреннюю бурю на непроизвольного ее виновника.
Когда Аня его видела — не могла справиться с желанием продемонстрировать, насколько он ей безразличен. Так же безразличен, как она безразлична ему. Сначала проходила мимо — не проронив ни слова, чувствуя себя немного отмщенной… А потом готова была биться головой о стену, потому что это очень глупо… И бессмысленно… И несерьезно…
Сначала морозила взглядом и колола словом, как он и сам делал сто раз с ней, не придавая этому никакого значения, а потом вжималась лицом в подушку, стараясь отделаться от стыда и безысходности, ведь было очевидно — ни одна ее колкость не заденет так, как ей хотелось бы. Ни одна колкость не заставит посмотреть на нее иначе. Ни одна не сделает из нее Илону.
С тех самых пор сосредоточиться на парах уже практически не получалось, учиться после них в его квартире тоже было сложно. Вообще находиться в его жилье, уж не говоря о том, чтобы рядом с ним, стало невыносимо. Поэтому Аня решила минимизировать проводимое здесь время. Уезжала утром пораньше, приезжала вечером попозже. В идеале подгадывала так, чтобы вернуться ровно в десять. И каждый раз, подходя к подъезду и видя рядом машину Высоцкого, испытывала одновременно злорадство — ведь как бы ни боролась, ей хотелось, чтобы он понимал, что такое ее поведение — это демонстрация отношения к нему и его дурацким правилам. Хотелось, чтобы он увидел в этом дерзость. Хотелось, чтобы он
ее
наконец-то увидел… И облегчение… Потому что раз машина на месте — значит, он дома. Дома, а не… И снова на душе гадко, на сердце тяжко и хочется выплеснуть злость на него. Но нельзя.
Несколько раз Аня даже специально наматывала круги по кварталу, чтобы не являться в жилье Высоцкого раньше позволенных двадцати двух. Однажды стояла под дверью, смотрела на часы… И только в двадцать один пятьдесят девять начала ее открывать.
Понимала, что это мелочно и бессмысленно, но ничего не могла с собой поделать. От этих мелких уколов на время становилось легче. Жаль только, что потом лишь хуже.
Поэтому же соврала про проблемы с телефоном и невозможность ответить на его сообщения. Хотя про невозможность практически не врала — действительно не могла, ведь стоило начать набирать ответ на какой-то элементарный вопрос или просьбу — сбивалась на хамство. Удаляла, злилась, снова набирала… И снова получалась претензия. Благо, хватало ума не отправлять. Или не хватало смелости отправить.
И сколько бы Ани перед собой ни признавалась, что творящееся с ней — только ее проблема, сам Высоцкий тут не причем, но справиться не смогла. Принятие не приходило. А от бурлящей агрессии и самой становилось тошно.
Так и хотелось бросить себе упреком: ну раз ты такая влюбленная, раз тебя так задевает, то борись! Почему не борешься?
