Она не шелохнулась. Она это помнила – как не могла пошевелиться.
Он коснулся ее, погладил по щеке…
Она швырнула банку с червями ему в лицо и побежала прочь, но упала. Может быть, зацепившись ногой за колышек. Знать наверняка она не могла. Она растянулась на листьях, и Риддл завалился сверху, выбив из нее дух. Затем перевернул на спину и сжал ей запястья. Фонарик выпал у него из руки и направил свой луч света на бревно. Она извивалась, чувствуя между бедер его колено, которым он пытался насильно раздвинуть ей ноги. От него горячо пахло кокосом, и он говорил всякое, о ее матери, о самой Миранде, но она не слушала, а только пыталась дышать, и когда его железная хватка на ее руке ослабла и он нащупал пуговицу своих джинсов, она со всей силы воткнула большой палец Чарли Риддлу в левый глаз.
Она помнила это ощущение – словно коснулась влажного клубка червей.
Палец вошел по самую костяшку.
Риддл заорал – так громко, что она и не подозревала, что человек способен так кричать.
А потом она каким-то образом очутилась на ногах. Она задыхалась и спотыкалась, пытаясь сбежать по склону к реке в свете полной луны. Потом, оказавшись под свесом террасы, вышла на плавучий причал и заволокла старую плоскодонку в воду, дернула стартер. Слезы катились по ее лицу и все тело дрожало, когда она нажала на газ и устремила лодку вверх по течению.
Какое-то время спустя – сколько, откуда было знать? – она заглушила мотор и позволила течению закружить ее.
Тогда она почувствовала в кулаке что-то влажное и липкое.
Раскрыла ладонь.
Глаз констебля, васильково-голубого цвета, смотрел на нее своими желеобразными половинками.
Она выбросила их в реку, и та унесла их прочь.
Миранда сидела на песке, зажав пистолет Кука между ступней, и наблюдала за черным течением. Она прикоснулась к животу под жесткой от крови рубашкой, почувствовала, что там, должно быть, наливается синяк. К утру он примет смутные очертания рукояти пистолета Чарли Риддла. И она даже через несколько дней будет ее чувствовать, боль и воспоминание все так же сольются воедино.
Через некоторое время она убрала пистолет в ящик Хирама и вернулась к магазину, вышла на свет, падающий с переднего крыльца, уставилась на сломанную дверь, на место, которое уже очень давно не служило убежищем. Когда-то они с Хирамом Крабтри, будто таящиеся в доме призраки, сидели там в уютном форте из картонных коробок. Хирам, одетый в фартук, вытаскивал банки из коробок и целовал их желтым аппаратом для наклейки ценников. Потом передавал банки Миранде, и она выставляла их на полки, выдвигая старые товары поближе и разворачивая этикетками вперед, как он ее учил. Радиоприемник «Краун» у кассы играл себе Китти Уэллс, которая пела об ангелах-распутниках. Она видела и старожилов – длинноногих, в очках с роговой оправой, с загорелыми шеями. Среди них – Хирам, с подносом, наполненным свежим хлебом, с закатанными рукавами и едва заметной армейской татуировкой. Люди задавали ему вопросы, как полагается рыбакам, забрасывали удочки, наматывали причудливые бесполезные факты, и Хирам смеялся вместе с ними, его голова была забита всякой всячиной, которая не выветрилась со времен, когда еще не было Гнезда: какие-то математические или музыкальные ребусы, имена немецких композиторов, формы звезд, картинки, которые они составляют. Хирам был единственным из трех братьев, кто не погиб на какой-то войне.
В двадцать один вернулся из Кореи, глухой на одно ухо. Приехал из-за инфаркта у отца. Миранда гадала, не думал ли он вообще остаться, жить в далекой стране и играть на гитаре на улицах, как какой-нибудь полуглухой чудак.
Из разбитого холодильника, который, благодаря Риддлу, больше не будет работать, Миранда достала полудюжину пенопластовых контейнеров с червями. Она вынесла их на опушку и отпустила, вывалив каждый на землю и оставив червей самостоятельно искать свою судьбу среди грязи и листьев.
Затем вернулась в магазин, вставила сетку от мух на место, пообещав себе, что сломанную раму починит позже. Теперь ей хотелось только избавиться от этой одежды, от запаха крови. Поднявшись по лестнице, Миранда зашла в ванную, которая располагалась между хозяйской и ее детской спальней. Села на край чугунной ванны и включила воду, пока не полилась горячая. Закрыла пробку, чтобы наполнилась вода. Сняла рубашку, стряхнула джинсы и белье, погрузилась в ванну, чтобы грязь на шее и вокруг ушей размякла и отстала и вся мерзость этого дня и вечера растворилась. Миранда сунула большой палец ноги в капающий кран и смотрела, как вода обтекает его. На ноге у нее виднелись мозоли, пятки были толстые и белые. На голенях красовались царапины. Она накрыла лицо влажным полотенцем и сползла в воду. И прежде чем та стала остывать, Миранда уснула.
Рытье
Был уже девятый час, когда она завернулась в тяжелый отцовский халат, отправилась на кухню и там, стоя перед раковиной, съела бутерброд с сыром. Очутившись затем в гостиной, взяла с книжной полки рядом с «Виктролой», проигрывателем, тонкий семейный фотоальбом и отцовский армейский. Принесла их в хозяйскую спальню, где легла на бок поверх одеяла и пролистала каждый от корки до корки. Что искала, она сама не знала – наверное, какое-нибудь укрытие от дурных воспоминаний этого дня. Плавный переход к нескольким часам сна без сновидений перед предстоящим делом.
Сперва в альбоме шли фотографии семьи Крабтри: со страниц цвета сепии на нее смотрели суровые лица мужчин и женщин в подтяжках и домашних платьях. Она не знала о них ничего, кроме имен и дат, записанных рядом с фотографиями карандашом, аккуратным, изящным почерком матери. В воображении Миранды они представали актерами, у которых были тяжелые, полные горестей жизни, очень похожие на ее, и это почему-то приносило ей утешение – что ее родные претерпевали муки на этой земле. Она долистала до школьной фотографии Коры, где та прижимала книжки к свитеру, стоя рядом с трактором «Форд», потом до свадебного фото Коры и Хирама: они стояли в освещенной свечами церквушке, где поженились, и у отца еще были длинные волосы. Потом, ближе к концу альбома – фотография Миранды и Коры, единственная, насколько она знала, сделанная за считаные месяцы перед смертью матери: четырехлетняя Миранда стояла в конце пирса в детском комбинезоне и ковбойской рубашке, с закатанными по локоть рукавами. В одной руке она держала ручку тростниковой удочки, которая лежала на пирсе. Она не улыбалась, только щурилась утреннему солнцу. Кора наклонялась к ней, в бриджах, кедах и с затянутыми в красную бандану волосами. Рядом стояло ведро с мелкой рыбешкой. Миранда хотела бы помнить то, чего не могла: сладкие запахи жимолости и навоза, и карпа, выброшенного среди камней. Птиц, клюющих мясо. Влажное шлепанье рыбок в намете. Прикосновение материнских волос к ее щеке, когда та наклонилась, чтобы терпеливо показать ей, как всадить крючок в мокрый кукольный глаз наживки.
Она перешла к армейскому альбому Хирама, который составляли фото одинаковых с виду мужчин, строгих и подтянутых, в отглаженных солдатских брюках. Они стояли в несколько рядов, все с загрубелыми от солнца лицами. Позади них была стоянка тяжелой техники и аэродром, заставленный джипами и реактивными самолетами. Миранда нашла кружок, слабо наведенный карандашом вокруг головы рядового в четвертом ряду. Хирам. Молодой и красивый. Почерк Коры на полях.
