Если тебе довелось пережить подобное, ты и сама знаешь – о таком просто нельзя рассказать. Потому что оно оставляет совсем иной отпечаток, в отличие от неприглядных и жестоких вещей, довольно скверных, но далеко не новых. Полицейским известно об этих вещах. Они в полной мере наслышаны обо всем этом, чтобы теперь сидеть передо мной, глядя в пол и смущенно потирая ладони. Им сложно оставаться равнодушными к таким вещам, не исключено. Но в конечном счете это часть их работы, которая сводится к одному слову в блокноте: изнасилование. Подробности не требуются. Мужчина овладевает женщиной, и вполне вероятно, что женщина при этом испытывает боль, точка. Я могу быть такой женщиной, Лена. Я стану такой женщиной, как только криминалисты прочешут хижину и обследуют простыни. И я не смогу ничего поделать с этим.
Но я точно не буду женщиной, которая в слезах ползала по полу ванной, в луже из мочи и рвотных масс. Я закрываю скобки, и это не подлежит обсуждению.
* * *
Полицейские тем временем терпеливо ждут неизбежной части. Я киваю в знак того, что готова продолжать.
– После того как запер детей, он отвел меня в спальню. Справа у изголовья кровати висели наручники. Это чтобы я никуда не ушла.
Я засучиваю рукав больничной рубашки и показываю поочередно Каму и Мюнхену правую руку. Вокруг запястья все еще видна бледно-розовая полоса стертой кожи.
– Он приковывал меня к изголовью, всегда. Даже ночью, когда мы спали. Думаю, он делал так, чтобы я не встала тайком в поисках ключей. Или не попыталась задушить его подушкой.
Кам что-то записывает в блокнот.
– Значит… – выговаривает он неуверенно, – он вас…
– Да, – отвечаю я.
Просто да. Этого достаточно, чтобы подтвердить неприглядный, суровый факт, Лена. Так все просто. Возможно, позднее их сотрудница попытается выяснить в подробностях, как это происходило. Так было с Кирстен после того происшествия на заднем дворе. У них принято считать, что женщинам проще обсуждать подобные темы. Однако все сводится к вопросу о том, какое из отверстий было при этом задействовано и в достаточной ли мере жертва выразила свое нежелание к сношению.
– Вы сказали, что не хотите этого? – спросила тогда женщина из полиции.
На что Кирстен ответила вопросом:
– Вы серьезно?
Мне, по крайней мере, пока не о чем тревожиться.
Но вот у Кама снова звонит телефон. Все равно не разберу, что говорят на том конце линии, поэтому поворачиваюсь на подушке и закрываю глаза. Этой ночью я без наручников… Я улыбаюсь. Мои руки свободны.
* * *
Кам откашливается. Рука с телефоном лежит на коленях. Значит, разговор уже окончен. То ли все прошло настолько быстро, то ли я задремала.
– В чем дело? – спрашиваю я и пытаюсь снова сесть.
На этот раз Мюнхен не спешит поправлять подушку у меня за спиной. Наверняка думает, что именно сейчас мне проще возиться самой, чем выносить прикосновение мужчины.
Кам ждет, пока я устроюсь. После чего сообщает:
– Мужчина найден. Мальчик тоже.
– Всё в порядке?
– Их обнаружили, – повторяет Кам, словно я спросила об этом.
И все же я киваю.
– Хорошо. – И, поскольку теперь все позади, окончательно и безвозвратно, добавляю: – Ясмин Грасс. Мое имя Ясмин Грасс. Дата рождения двадцать восьмого марта тысяча девятьсот восемьдесят второго года, проживаю в Регенсбурге. Мою маму зовут Сюзанна, фамилия тоже Грасс. Она проживает в Штраубинге. Вы можете с ней связаться?
Кам, кажется, сбит с толку, но это длится лишь мгновение.
– Конечно, без проблем.
– Спасибо. – Я улыбаюсь.
– Но это еще не все, Ясмин.
Моя улыбка замирает. Ударение на моем имени. Его лицо.
Кардиограф сигналит в ускоренном ритме.
– Что еще? – спрашиваю я осторожно.
– Вы говорили, что ударили похитителя… – он заглядывает в блокнот, – снежным шаром.
– Да. – Я быстро киваю. – А что?
Кам молчит, смотрит на Мюнхена. Переводит взгляд на меня и затем снова на Мюнхена. Протягивает ему свой телефон. Мюнхен внимательно разглядывает экран, после чего поднимает глаза на меня.
– Да что такое? – спрашиваю я в такт кардиографу. – Что случилось?
Маттиас
То был момент умиротворения, неведомого до сих пор смирения. Только мы вдвоем с Карин и рассветное, безбрежное небо. Этот миг, когда мы стояли обнявшись, был нашим островом, желанным прибежищем. Конечно, мы не могли вечно оставаться в этом уютном мирке. Я знал, что рано или поздно отворится дверь и кто-нибудь войдет, Герд или Гизнер, или кто-то из их людей, – и придется возвращаться в реальный мир. Я все сознавал и так напрягаюсь, чтобы не думать об этом, что не мог помыслить ни о чем другом. Но в конечном счете Карин сама губит момент.
– Пожалуй, надо сообщить Марку, – сказала она, уткнувшись мне в грудь.
И я:
– Только через мой труп.
И все стало как прежде, и небо уже не дарило надежду, а свинцовой тяжестью нависло над черными, рублеными силуэтами домов. В некоторых окнах уже зажигался свет. В этот ранний час люди начинали новый день и неизбежно напоминали нам, что мир продолжал вращение и невозможно было остановить его или сбежать. Не было никакого острова.
– Что же ты хочешь ему сказать? – попытался я отвертеться от назревающей дискуссии, в которой все равно не нашлось бы компромисса.
Карин всегда поощряла Марка. «Он никогда не тронул бы Лену». И ничто не могло ее разубедить.
А я первым делом назвал его имя, тогда, в полицейском участке, когда мы приехали заявить об исчезновении.
– Марк Суттхофф, – сказал я без раздумий.
– Маттиас! – вскинулась Карин и толкнула меня локтем в бок.
Суттхофф, в своем воображаемом мире модель/актер/певец, а в действительности самодовольный торговец подержанными машинами, у которого мы в свое время купили «Поло» для Лены. Ей только стукнуло двадцать, она еще жила с нами и пока не перебралась в свою квартирку в Хайдхаузене. Я ничего не замечал, но, вероятно, он уже тогда, на стоянке, вился вокруг Лены и за моей спиной добыл ее номер.
Как-то вечером он заявился к нам домой, и Лена радостно сообщила:
– Пап, ты же помнишь Марка, он продал нам «Поло».
Этим ему и следовало ограничиться. Это все, чего мы хотели от него: маленький синий «Поло», будь он проклят. Нам не требовалось бонусов в виде растянувшейся на долгие годы драмы. Лена и Суттхофф вместе, Лена и Суттхофф порознь. «Представляешь, Марк флиртовал с другой! – Вот и пусть валит к черту! – Но, пап, я же люблю его!»
Лена не видела того, что видел я. Он был просто недостаточно хорош для нее.
