Карин обычно отмахивалась от моих доводов: «Ты даже не хочешь дать ему шанс», – и при этом вздыхала и качала головой.
Никто не видел того, что видел я.
И теперь, в больничной палате, мы, похоже, возвращались к этой ненавистной теме. Карин хотела позвонить Марку и рассказать о том, что произошло этой ночью.
– Мы сами толком ничего не знаем, – процедил я сквозь зубы в надежде, что на этом все и закончится.
– Я не говорю, что надо звонить сейчас, уж точно не в такую рань. Но позднее…
– Что ты несешь… – не сдержался я, но в следующий миг опомнился.
Однако Карин высвободилась из моих объятий и шагнула обратно к кровати.
– Прости, – бросил я через плечо. – Просто я не понимаю, к чему это. Он уже не имеет никакого отношения к Лене.
– Он тоже страдал, как и мы.
– От чего? От неизвестности? – Я возмущенно выдохнул. Не прошло и года после исчезновения Лены, как Марк перебрался в Париж, с новой подружкой. – Ему не так уж много времени потребовалось, чтобы забыть о ней. Ей бы этого не хотелось…
Я запнулся, и это не укрылось от Карин.
– Сейчас все равно остается только ждать. Но когда станет известно что-то конкретное, нужно будет ему позвонить. Я серьезно, Маттиас. Мы должны позвонить, это справедливо.
Я отчетливо видел, как исказилось мое лицо в отражении.
– Я сказал – нет, – огрызнулась эта гримаса.
– Ладно, – вздохнула Карин. – Успокойся. Я не хотела…
Недосказанные слова заполнили пространство своей тяжестью.
С той минуты мы не проронили ни слова. Воздух по-прежнему налит тяжестью, молчание гнетет нас обоих. В голове разворачиваются сценарии, от которых еще страшнее, если не поделиться ими.
– Пока что у нас лишь разрозненные сведения, – сообщил Гизнер.
Похищение, хижина в лесу, женщина похожая на Лену, маленькая Ханна. Я пытаюсь увязать все воедино, но ничего не получается. И потому я принимаюсь мерить шагами палату, как запертый тигр. Карин лежит на кровати, взгляд неподвижно устремлен в потолок, руки сложены на животе. Я отмечаю, что ей не помешало бы немного поспать.
– Не могу, – отвечает она вполголоса.
Ощущение такое, словно мы ожидаем результатов сложной операции. Я теряю выдержку.
– Пойду спрошу, что там.
Карин приподнимается на локтях.
– Уверена, они еще ведут опрос, иначе давно пришли бы и всё рассказали.
– Может, я сумею помочь.
– В чем, в опросе? – Карин тихо смеется. – Ох, Маттиас…
– Нет, я серьезно. Почему они так долго? Может, этой особе нужно просто приставить пистолет ко лбу. Наверняка она знает, что с Леной.
У Карин расширяются глаза.
– Ты так думаешь?
– Ну конечно! С чего бы еще ей выдавать себя за Лену? И почему эта девочка считает ее мамой? – Я указываю в направлении двери. – Та девочка – дочь Лены, это и слепой разглядит! Для этого не нужны никакие ДНК-тесты.
Карин свешивает ноги с кровати.
– Думаешь, эта женщина как-то причастна ко всему?
– Ну ты ведь и сама заметила, что не все увязывается в этой истории?
Стук в дверь.
Карин рывком вскакивает с постели и тянется, чтобы взять меня за руку. При этом пальцы перебирают по воздуху, так, словно играют замысловатую пьесу на пианино. Я хватаю Карин за руку и притягиваю к себе. Так мы и стоим, взявшись за руки, плечом к плечу. А еще через секунду входит Гизнер, чтобы ввести нас в курс дела.
Ханна
За дверью довольно темно. Деревья чернеют во мраке, и ветки как скрюченные пальцы чудищ. Мама кричит:
– Не поймаете!
У меня под ногами хрустят сучья, и у мамы тоже. Поэтому я знаю, в каком направлении бежать, хоть и не вижу ее в темноте. Только изредка, когда деревья расступаются, я успеваю заметить подол ее красивого белого платья, как оно отливает в сиянии луны.
Внезапно вспыхивает свет, такой желтый, словно струится яркий поток. Впереди чернеют деревья, и между ними я вижу силуэт мамы, тоже черный. Она вытягивает руки, точно ангел, готовый взмыть к небу. Потом что-то громко ударяется, и я замираю. Так ощущается испуг. Маму теперь не видно, только поток желтого света. Дальше я передвигаюсь мышиным шагом. Свет становится ярче, и приходится закрываться ладонью, потому что глаза начинают слезиться. Я раздвигаю ветки, и пока деревья не расступаются, и я оказываюсь у дороги. Мама лежит перед машиной. В свете фар я различаю ее лицо. У нее закрыты глаза.
Позади с треском ломается ветка. Я оборачиваюсь и вижу папу. Он пробегает мимо, выскакивает на дорогу, к маме, и кричит:
– Попалась!
И смеется:
– Ха-ха!
Мама открывает глаза и тоже смеется.
– Так нечестно, вас двое!
Она протягивает папе руки. Папа помогает ей подняться и вытирает лицо от красной пакости.
– Теперь твоя очередь, Ханна, – говорит мне папа. – Уж ты постарайся.
Я взвизгиваю и разворачиваюсь, готовая убежать обратно в лес. Делаю пару шагов, но что-то дергает меня за рукав. Это сестра Рут, тянет меня за толстое дерево и говорит:
– Здесь тебя никто не найдет, Ханна…
– …Ханна?
Лес рассеивается, и остается только лицо сестры Рут, совсем рядом с моим лицом.
– Ханна, – говорит она. – Просыпайся, Ханна.
Зеваю и моргаю несколько раз.
Я вовсе не в лесу, а в комнате отдыха, лежу в кровати.
– Просыпайся, Ханна, – повторяет сестра Рут.
– Теперь можно к маме? – спрашиваю я, и голос у меня все еще усталый и хриплый от сна.
Сестра Рут сначала ничего не говорит, но потом спрашивает, хорошо ли мне спалось.
Я отвечаю:
– Да, и мне приснился сон.
– Хороший?
Я киваю.
Сестра Рут улыбается по-дурацки, вполовину. И я понимаю, что что-то не так.
– С мамой все хорошо?
Теперь сестра Рут смотрит в пол.
– Я должна отвести тебя к доктору Хамштедт.
Сначала я не соображу, кто это, но потом вспоминаю. Высокая, худая женщина с темными короткими волосами, которая приходила вместе с полицейским. Доктор, которая позабыла надеть халат.
Я хочу спросить, для чего мне идти к ней, но сестра Рут меня опережает:
– Но тебе можно попрощаться.
Ясмин
Доктор Швиндт пришел, невзирая на хаос в начале смены. Даже я признавала необходимость этого.
