Восстановление экономики замедлял жестокий финансовый кризис. Поскольку союзники не оказывали русским друзьям щедрой поддержки, единственным источником денег для войны был народ Крыма. Бернацкий, глава управления финансов, хотел обложить население налогом и ввел налог на продажи. Эта форма косвенного налогообложения сильнее всего ударила по бедным. Однако прибыли от налога на продажи было совершенно недостаточно, и монополии, например на продажу соли, здесь не сильно помогали. У правительства не было альтернативы, кроме безоглядного использования печатного станка. Инфляция свирепствовала. Цены росли так быстро, что денег постоянно не хватало, притом, что печатный станок работал постоянно. В течение 1920 года белый режим напечатал 176 миллиардов рублей. (В царской России в 1914 году в обращении было 1,6 миллиарда рублей.) Бернацкий приказал напечатать 22 миллиарда рублей в Англии и создал план по девальвации, но режим пал раньше, чем этот проект был реализован.
Последствия финансового краха были масштабными. Совсем как в Советской России, деньги потеряли свою ценность, а их место заняли различные товары. В Крыму использовались табак, вино и ячмень. Крестьяне не хотели продавать товары правительству за не имеющие ценности деньги. В условиях, когда деньги были почти бесполезны, организованное экономическое планирование не представлялось невозможным.
Инфляция была одновременно причиной и результатом необузданной спекуляции. Каждый старался защитить себя, торгуя на черном рынке, запасая ценные товары и обходя правила. Правительство тщетно принимало все более суровые законы против спекулянтов. Препятствием не стала даже угроза смертной казни. Режим обещал доносившим на спекулянтов сначала 5, а потом 10 процентов конфискованного имущества. Газеты были полны отчетов о поимке и приговорах виновным. Но, похоже, ничто не помогало.
Но кто страдал больше всех, так это городская беднота, рабочие. В Крыму, где не было хорошо развитой промышленности, в 1920 году насчитывалось всего двенадцать тысяч рабочих. Врангель был готов уступить этот малочисленный рабочий класс врагу. Его режим не делал никаких попыток облегчить их проблемы и перетянуть их на свою сторону. Махров в своем примечательном меморандуме уделил рабочему вопросу мало места. Его рекомендации просто повторили законы Деникина о труде. Он хотел, чтобы Врангель подтвердил восьмичасовой рабочий день, позволил рабочим организовать страховые и пенсионные общества и выпустил законодательные акты, ограничивающие женский и детский труд. Далее он рекомендовал белым не отталкивать профсоюзы. Врангель написал на полях меморандума: «Верно, но мы не можем сделать все, принимая во внимание состояние наших финансов». Сложно предположить, о чем он думал, ведь ни одна из этих рекомендаций не подразумевала крупных финансовых затрат.
Инфляция очень жестоко ударила по рабочим. С января по октябрь 1920 года цена на хлеб выросла в 80 раз, цена на сахар — в 220 раз, а цена на картофель — более чем в сто раз. Зарплата, конечно, тоже увеличилась, но совершенно недостаточно, чтобы соответствовать ценам. Поскольку большинство рабочих в Крыму было занято на мелких производствах, организованных забастовочных движений было всего несколько. Портовые рабочие Севастополя в июне остановили работу, требуя повышения заработной платы. Поскольку эта забастовка угрожала флоту, власти отреагировали активно: полиция арестовала лидеров и мобилизовала рабочих. Такие меры прекратили забастовку, и после этого происшествия рабочие больше не оказывали организованного сопротивления режиму Врангеля.
Врангель редко брался за рабочий вопрос. Вот что он сказал как-то раз 9 июля кабинету министров: «Крестьянство нас поддерживает, как и бо́льшая часть интеллигенции, но по-другому дело обстоит с рабочими, которые составляют самую враждебную часть населения. Мы должны принять срочные меры: нам надо дать рабочим все в соответствии с интересами государства, но другая сторона медали в том, что мы самым решительным образом должны бороться с забастовками».
Врангель извлек уроки из ошибок Деникина. Он видел, что недальновидные и негибкие политические меры Деникина по отношению к национальным меньшинствам привели движение на грань катастрофы, и поэтому был готов идти на уступки. Однако его бо́льшая гибкость больше не имела значения.
В 1918–1919 годах Деникину приходилось иметь дело с многообразием хорошо организованных движений, которые выдвигали далеко идущие требования. В 1920 году в Крыму единственное значительное меньшинство представляли татары, составлявшие примерно четверть населения. К этому моменту татары перестали доверять обеим сторонам Гражданской войны. В январе 1918 года большевики распустили их собрание, Курултай. Во второй половине 1919 года Деникин проявил безрассудно враждебное отношение к их националистическим чаяниям: запретил все татарские организации и восстановил в должности назначенного царем муфтия, мусульманского религиозного лидера, который был отстранен от должности самими татарами в 1917 году.
Врангель не только разрешил татарские организации, но и в мае 1920 года обратился к их собранию и пообещал им после победы широкую автономию. Но если принять во внимание пассивность татар, вопрос автономии не имел неотложной и практической важности, и Врангель уделял ему мало внимания. Его бюрократический аппарат не один месяц работал над подготовкой законодательства, которое определило бы границы автономии. Проект был завершен только в октябре, но у кабинета министров не было времени обсудить его, так что он так и не был обнародован. В июне муфтий решил уйти с поста, и обязанностью Врангеля как главнокомандующего было назвать его преемника. Он так этого и не сделал. Земельный закон Врангеля и закон о земстве не учитывали особых потребностей татар. Проект земельной реформы защищал крупные землевладения мусульманской церкви, как защищал собственность всех церквей.
Казаки
Врангель неоднократно критиковал Деникина за то, что тот уступал требованиям казаков; теперь найти разумный компромисс с ними стало его задачей. Казаки помнили Врангеля как человека, который в ноябре 1919 года разогнал кубанскую раду, и это воспоминание препятствовало легкости сотрудничества, но во многих отношениях он находился в лучшем положении, чем ранее Деникин. Теперь казаки финансово зависели исключительно от Верховного командования. Наиболее радикальные политики так и не прибыли в Крым, и поэтому законодательные собрания были менее воинственными, чем раньше; в любом случае, эти собрания потеряли бо́льшую часть могущества, так что главнокомандующий работал по большей части с атаманами, а не с непокорными политиками. Вскоре после прихода к власти он провел совещания с Богаевским по Дону, Вдовенко — по Тереку, а Букретовым — по Кубани, которые без сопротивления приняли его декларацию от 11 апреля, в которой он объявлял о непосредственном руководстве всеми армиями и оставлял за собой ведение внешней политики. Он обещал атаманам, что будет время от времени консультироваться с ними и восстановит автономию войск, как только появится возможность.
Несмотря на такое многообещающее начало, вскоре возникли проблемы. Хотя Врангель считал Богаевского близким товарищем, его взаимоотношения с командованием Донской армии, генералами Сидориным и Кельчевским, были натянутыми. Предшественник Врангеля, генерал Деникин, уже в конце марта понял, что должен сместить генерала Сидорина после резких перепалок в Новороссийске, но не сделал этого, предположив, что сложную ситуацию облегчит его собственная отставка. Он ошибался. Сейчас Сидорину было сложно сотрудничать с любым из российских генералов. Он хотел возглавлять свою армию в попытке освободить Дон и предпочел бы разорвать все отношения с Добровольческой армией. Эта кампания так и не состоялась, потому что Богаевский настаивал на самоубийственности подобного предприятия и утверждал: в данных обстоятельствах сотрудничество с российскими офицерами важнее, чем когда бы то ни было. Сидорин планировал реорганизовать свои силы, а затем уйти в отставку.
