- Сегодня лихорадка прошла, но шея всё еще опухшая. Налет стал гладким, блестящим. Отделить его легко больше нельзя – всё начинает кровоточить. Возник лающий кашель, сухой, без мокроты. Осип голос. Ему трудно дышать. Сам Третьяк говорит, что в Приморье шея у людей опухает до того, что они задыхаются.
Гладкий трудноотделимый налет? Задыхаются? Я насторожился. Была в девяностых в Средней Азии большая вспышка одной очень похожей болезни.
- А гнилыми яблоками изо рта у него случайно не пахнет?
Пересвет почесал подбородок, подумал, встал и, поворошив на стоявшем у окна секретере берестяные записки, ответил:
- Нет, про запах ничего не написано. Но… - он дернул головой, - у Орлика, лекаря карантинного, насморк вот уже третий год идет. Всё никак не закончится. Он уже чего только не перепробовал!
- А налет? Вы пробовали снять налет и опустить в воду?
Пересвет скосил на меня хитрый глаз, в котором мелькнуло что-то похожее на уважение.
- Пробовали. Налет тот не растирается и в воде тонет. Знаешь, значит, о такой хвори?
За окном раздался звонкий детский смех. Мимо промчалась ватага мальчишек. Один из них споткнулся и под хохот приятелей с размаху влетел в фонтан. Брызги едва не долетели до Собора Равновесия. Пересвет крикнул им что-то строгое и, кажется, погрозил кулаком. Я толком не рассмотрел. Я в тот момент подумал о том, что все жители Крома - и дети, и Арант, и Руслан, и Зденька, и Годана – абсолютно все! – не привитые. И что смертность будет очень высокая.
В живот с размаху угодило ледяное копье ужаса. Солнце вдруг залило всё ослепительным светом, да так, что мир потерял очертания на несколько мгновений. Заложило уши.
Я несколько раз глубоко вдохнул, наклонился, сделав вид, что поправил сандалии. Свет слепил глаза еще несколько мучительных секунд - и всё схлынуло под натиском тяжело бухающего сердца. Я с облегчением выпрямился и вновь посмотрел на снадобника. Тот грозил мальчишкам кулаком.
- Знаю. У нас её называют дифтерией. Судя по вашим словам, ваши предки с ней тоже встречались.
Голос не дрогнул, ничем не выдало моё состояние и выражение лица. Я следил за собой. Это отвлекало, успокаивало. До мозга дошло, что только что со мной едва не приключился самый настоящий обморок. Никогда не страдал подобным, а этот мир чуть не довел… И как остальные попаданцы справлялись? Ах, ну да, им везло: у них были и всемогущие эльфы с эликсирами от всего что только в голову взбредет, и волшебные львы, и говорящие деревья, и прочая-прочая-прочая. А мне даже злющего зельевара с котлом не досталось. Наверное, однажды в детстве крылья мухе оторвал, и вот настигла расплата.
- Угу, встречались, - закивал Пересвет и как-то беспечно спросил: - Так что, как такое лечить надобно?
- Раньше горло разрезали и трубки вставляли, чтобы освободить дыхательные пути, - уже спокойно ответил я и по скривившемуся в недовольной гримасе лицу понял, что этот ответ Пересвета не устроил.
- Ты кому другому такое не ляпни, знаток! – насмешливо фыркнул он и с превосходством сказал: - Твои предки не ведали Равновесия, ибо ни один знакомый с Равновесием не нарушит целостность тела таким образом. Оно – храм нашего духа! Допустимо лишь выпускать дурную жидкость, ибо лишь она может выходить из тела без вреда. Трубки в горло вставлять – вот уж дикость какая! Еще хуже, чем рисовать клеймо! Вот, - он торжественно вручил мне книжицу из скрепленных между собой берестяных пластинок. Такими мудрецы пользовались для копирования больших текстов: бумага и пергамент были довольно дорогими. – Вот, я написал как надо правильно! Передашь Светозару из рук в руки. Что-то случится с книжицей – и я с тебя три шкуры спущу!
Я тяжело вздохнул, приняв плод неподражаемой средневековой медицины в руки, и с тоской подумал о Руслане Станиславиче. Кому точно нельзя заражаться дифтерией, так это ему. Если у остальных еще был шанс выжить, то для него эта болезнь - верная смерть. Вся надежда на карантин.
- Я пойду? – кротко спросил я и встал.
- Иди-иди, собирайся, мальчик, тебе завтра выезжать, - покивал Пересвет и снова насмешливо фыркнул в чашку. – В горло трубки вставлять – это ж надо было додуматься!
Бедный, бедный гонец. Ему осталось уповать лишь на волшебную пятую песнь Мороза. Может, я предвзят? Может, она действовала?
Глава 8.
- Э-э-э… - промямлил Арант, глядя на меня с довольно забавным выражением лица.
Я подобрал поводья, поерзал, поглубже засовывая ноги в только что укороченные стремена, и ласково похлопал огромную лошадь по шее. Лошадь фыркнула и тряхнула гривой. В уздечке звякнули кольца. Арант всё это время стоял с разинутым ртом, как мешком ушибленный, и пялился на мои ноги. Я мельком оглядел себя – широкие штанины костюма темного мага нигде не задрались. Его смутила моя обувь? Ведь вместо уже привычных сандалий на портянки я надел попавшие со мной в этот мир черные слиперы. Для верховой езды они подошли лучше из-за небольшого каблука. Вид был вполне подходящий - из общего антуража они ничуть не выбивались. Я вопросительно выгнул бровь.
- Что-то не так?
Арант с трудом перевел взгляд с моих ног на лицо. Мне показалось, или он на самом деле покраснел?
- Тебе удобно? Может, поедешь в повозке?
Я еще раз оглядел себя, невольно заподозрив, что что-то упустил. Попона, седло, стремена, уздечка, ровная осанка – вроде всё было правильно. Даже сумка с моими вещами и записями Пересвета была на месте.
- Почему мне должно быть неудобно?
- Ну… это… - на лице Аранта отобразилась напряженная работа мысли. Он почесал затылок и с молодецким хэканьем запрыгнул на своего коня. – Я не знал, что ты умеешь ездить верхом.
- Я много чего умею, - спокойно ответил я и аккуратно послал кобылку за ворота, туда, где стояла повозка с залезающими в неё послушниками.
Моя мама полагала, что успешному артисту мало быть уникальным певцом и владеть актерским талантом. С её точки зрения, настоящий актер должен был уметь всё. Чем больше навыков, тем больше востребованность, тем больше и оплата. Поэтому в детстве у меня из развлечений были не любимые книги, а кружки и секции.
Я стонал. Я ненавидел спорт, и спорт отвечал мне взаимностью. После первого же занятия по плаванию вся моя кожа покрылась пятнами – от хлорированной воды. На фигурном катании я продержался до изучения поворотов, а затем чуть не сломал себе ключицу. Даже танцы пришлось изучать непарные, потому что моя мускулатура и спина не выдерживали бесконечных поддержек. Отец маме не возражал. Он тоже считал, что мне, тощему смазливому мальчишке с девчачьим голосом, без самообороны никуда. Но поскольку из секции тхэквондо я вылетел через месяц, он занимался со мной сам. И спасибо ему огромное за это. Он не требовал от меня невозможного, его не раздражала моя тщедушность – папа сам таким был. Поэтому вместо национальных корейских единоборств я удивлял на кастингах азами японского айкидо, сплавленного с русским стилем, где не требовалась какая-то сила и масса, а в той единственной исторической дораме из моей фильмографии я скакал на коне с прадедовой шашкой, легкой, в отличие от корейского меча. Всё равно разницу заметили лишь специалисты.
