— Как мне вас называть? — первой заговорила она.
— Даниэлем будет достаточно.
— Даниэль, вы всегда такой серьезный?
Что мне еще оставалось, как не пожать плечами?
— У вас есть с собой монетки?
— И много вам нужно?
Попроси она якобы в долг приличную сумму, вряд ли бы я сумел отказать.
— Не мне. Видите вон тот фонтан?
Он представлял собой гигантскую скульптурную композицию, где мифическое морское чудище изрыгало пастями из многочисленных голов мощные струи воды.
— Вижу. Красиво сделано. И что, мне нужно бросить в него монетку?
— Да. Но не просто бросить, а по-особенному.
— По-особенному — это как?
— Так, чтобы монетка удержалась на струе воды, в том месте, где сходятся все струи.
Я прикинул взглядом — высоковато, можно и не добросить.
— Разве получится? Чтобы она удержалась?
— Еще как! Но вы меня не дослушали. Если попадете точно в цель, они на какое-то время исчезнут, и тогда самое время загадать желание.
— Какое именно?
— У вас их много?
В тот момент я чувствовал единственное, и связано оно было именно с ней. А вообще у меня их нет совсем, всегда без них обходился. Ведь те, о которых и шла речь, не подразумевают же собой чувство голода, жажды, или стремление выспаться? Желание должно быть о чем-то обязательно глобальном. Или, во всяком случае, важном.
— Наверное, как у всех, — уклончиво ответил я.
— Ну тогда выберете из них самое желанное.
— Хорошо, так и сделаю.
Я с сомнением посмотрел туда, куда и следовало кинуть монету. Возможно и доброшу, но чтобы струи исчезли!..
— И у многих получалось оставить его без воды?
— Ни разу не видела, но вдруг вам повезет.
Монетка, выуженная наугад, оказалась пусть и серебряной, но мелкого достоинства, которую не очень-то и жалко было выбрасывать на ветер, вернее, воду.
«Хотя, ради твоих улыбок Аннета я готов разбрасываться и золотыми», — но, конечно же, промолчал.
— Кидайте! — и я, не раздумывая, кинул.
Поначалу ничего не происходило, на лице Аннеты промелькнула тень разочарования, когда струи воды начали быстро оседать, чтобы исчезнуть совсем.
— Загадывайте, Даниэль, загадывайте!
Я был бы и рад, но в голову ничего не приходило. Меж тем время шло, и его хватило бы, чтобы огласить целый список, причем с разъяснениями, чтобы тот, кто их исполняет, ничего не перепутал, а вода все не появлялась. Народу вокруг фонтана хватало, и поначалу он пораженно умолк, но затем шум от их голосов начал нарастать все сильней и сильней.
— Эх, Аннета, заставили меня фонтан поломать! Ладно, пойдемте отсюда, иначе выяснят виновника, и заставят платить за ремонт.
И взяв девушку за руку, потянул за собой. Что бы все это не значило, а единственное, что приходило в голову — фонтан поломался в самый неподходящий, а возможно, и подходящий момент, оказаться в центре внимания совсем не хотелось. Когда мы покидали площадь, фонтан по-прежнему был сух. Глядя на растерянное лицо Аннеты, мне так и хотелось погладить ее по волосам, настолько молодо она сейчас выглядела.
— И куда мы теперь пойдем? — наконец спросила девушка.
— К следующему фонтану, — чтобы зловеще добавить. — Монет у меня на все городские фонтаны хватит! На набережную, хочется посмотреть на море. Что-нибудь отведаем, и чего-нибудь капельку выпьем. День был суматошным, хотелось бы от него отдохнуть.
— Далеко же нам придется идти! Может быть, где-нибудь поблизости найдётся такое, что вас устроит?
— А мы и не пойдем, поедем.
И я, взметнув над собой руку, покрутил кистью: именно так в Клаундстоне и подзывают извозчиков, за сегодня успел выучить. Пролетка попалась такая, о которой и мечтал: рассчитанная на двух пассажиров, с узким сиденьем, как и сама она: в некоторых улочках старой части города на иных и не протиснуться.
«Мальчишка ты еще, сарр Клименсе! — размышлял я, когда наши бедра соприкасались. — Или тебе снова стало пятнадцать, и ты все ждешь, не дождешься — когда же оно случится и ты станешь мужчиной?» Аннета молчала. То ли все еще под впечатлением, что в фонтане внезапно закончилась вода, то ли по иной причине.
Мы уселись за столиком так, чтобы я мог видеть море, Аннета напротив меня, и получилось воистину замечательно: две красоты. Я почти в открытую ею любовался, заставляя иной раз смущаться, когда вовремя не успевал спрятать взгляд. И еще думал о том, что, если наша встреча подстроена теми же силами, которые в последнее время не оставляют меня без внимания, все равно благодарен им бесконечно.
— Аннета, расскажите о себе.
Если вникнуть, мне не столько хотелось узнать о ней, сколько услышать голос: для меня он звучал как музыка.
— О чем именно рассказать, Даниэль?
— Все. Что любите, что вам не нравится, и даже что ненавидите. Кстати, Дом Вечности не боится в вашем лице конкуренции?
Все те якобы наделенные волшебными свойствами безделушки, которыми она и торгует, — именно его прерогатива.
— А его в Клаундстоне и нет, — улыбнулась Аннета.
Принесли заказ, который я сделал на свой выбор, а затем заволновался: вдруг Аннета голодна? Тот представлял собой набор сладостей, и, конечно же, вино. Не местное — из далекой Набамии.
Темное, как кожа ее обитателей, очень своеобразное, вино обладало замечательным свойством — подчеркивать вкус блюд, причем неважно каких.
— Ой, какое оно черное! Я и не знала, что такое бывает. Ни на что не похоже, но вкусно.
Признаться, чувствовал я себя довольно мерзко. Далеко не каждому известно, что вино из Набамии именно этой марки, заставляет говорить правду любого. Но лишь в том случае, если пить его именно со сладостями. Ну и что я хотел от нее узнать? Количество любовников? Зачем она меня окликнула? Что-то еще?
— А я однажды ром попробовала, — призналась Аннета.
— Ну и каким вы его нашли?
— Уже и не помню, это было несколько лет назад. Приторно сладким, и еще во рту все обожгло.
— Давно здесь живете?
— С самого рождения. Даниэль, а что это вы на меня все время так смотрите?
— Любуюсь, — честно сознался я. — И жалею, что не стал художником. Иначе обязательно заставил бы вас позировать.
— А кем вы стали? — не слишком-то и смутило Аннету мое признание.
— Пока не разобрался.
И действительно, кто я? Бретер? Это всего лишь занятие, не более того. Становятся композиторами, теми же художниками, учеными, скульпторами, военачальниками, да кем угодно. Пролежать всю жизнь на диване, размышляя о сущности бытия, других высоких материях, и ничего после себя не оставить, или даже попросту ее прожечь — тоже занятие.
