В своём первом донесении, которое Булганин, Мерецков и Мехлис направили 10 сентября Верховному главнокомандующему, они оценили сложившуюся обстановку как «крайне неблагополучную». Накануне, 8 сентября, в ходе очередного прорыва немцы захватили Демянск. Дальше противник двинулся на север, вышел в тылы 27, 34 и 11-й армий. Создалась угроза Валдаю и тылам Новгородской оперативной группы. Сам фронт был очень сильно ослаблен: численность некоторых дивизий не превышала нескольких сотен солдат и офицеров, не было ни одного танкового батальона. По заключению уполномоченных Ставки, крайне нужны были хотя бы одна танковая бригада, три танковых батальона и одна свежая стрелковая дивизия. «Командующий фронтом Курочкин
[33] еще не овладел обстановкой. Штаб фронта не знает точного расположения дивизий и их действий» — этими словами заканчивалось донесение.
Фамилия Ватутина не названа в документе, но нельзя не видеть, в чей огород полетел камень. Причем незаслуженно. Как никто другой, Николай Федорович знал обстановку, месторасположение соединений, наличие в них людских и материальных ресурсов. Другими словами, что и где делается в любой час. Однако комиссии надо было показать свою работу. В противном случае — по печальной традиции 1937 года — уполномоченные сами рисковали попасть в число виноватых.
Особенно усердствовал Мехлис, нрав которого Ватутин знал ещё со времени освободительного похода Красной армии в Западную Украину. В сентябре 1939 года Мехлис, прибыв в район действий Украинского фронта, регулярно устраивал по делу и без дела разносы командирам и политработникам. В результате некоторые из них лишились должностей. В дальнейшем, когда Ватутин являлся 1-м заместителем начальника Генштаба, он неоднократно пересекался с Львом Захаровичем на различных совещаниях, где «око Сталина» не раз спускал собак на виновных и невиновных.
Вот и теперь в условиях, когда части и соединения фронта отступали, часто панически, Мехлис использовал различные рычаги, которые заставили бы отступавших бойцов и командиров прийти в себя, поверить в собственные силы, воевать геройски. Надменный, уверенный в собственной непогрешимости, он видел происходящее либо в белом, либо в чёрном цвете. Иными словами, искал «козлов отпущения».
— Товарищ Сталин требует от нас, военных руководителей, большевистской жесткости, — жестикулируя руками, с пафосом говорил Мехлис. — Без повелительной, властной воли, которая простирает своё влияние вплоть до последнего звена, невозможно умелое руководство войсками. А вы потворствуете трусам и паникёрам, миндальничаете с ними... Партия строго спросит с вас за промахи и упущения...
Однако в отношении Курочкина и Ватутина, которых Мехлис обвинил в безволии, неумении управлять войсками, не было принято каких-то жестких мер — всё ограничилось лишь угрозами. В то же время некоторые военачальники поплатились собственной жизнью.
С подачи Мехлиса был расстрелян командарм-34 генерал-майор К. М. Качанов. Он был обвинен в том, что, вопреки приказу командующего фронтом, самовольно приказал частям армии отходить с занимаемого рубежа. В дальнейшем, потеряв управление, командарм бросил войска и «позорно ушёл в тыл». Хотя, как стало известно спустя годы, обвинение Качанова в неисполнении приказа было необоснованным. Не оставлял он и поля боя, поскольку все это время находился в войсках, которые сражались с наступавшим противником. Не обнаружено никаких сведений о якобы проявленной им трусости.
Такая же горькая участь постигла и начальника артиллерии 34-й армии генерал-майора артиллерии В. С. Гончарова. Как явствует из приказа, написанного рукой Мехлиса, Гончаров проявил «полную бездеятельность в выводе материальной части артиллерии», вдобавок «убежал трусливо в тыл» и «двое суток пьянствовал». Генерала Гончарова, удостоенного ранее двух орденов Красного Знамени, расстреляли публично перед строем командиров штаба 34-й армии. Руководил расстрелом лично Мехлис.
Безусловно, никто не снимает ответственности ни с Качанова, ни с Гончарова за их действия в те критические для Северо-Западного фронта дни. Но вряд ли они заслуживали столь суровой кары. В любом случае судьба каждого из них не должна была зависеть от самодурства и произвола Мехлиса. Впоследствии генералы Василий Максимович Качанов и Василий Сафронович Гончаров были реабилитированы.
В расстрельном списке Мехлиса оказался ещё один генерал — начальник тыла фронта генерал-майор Н. А. Кузнецов. Его обвинили в утрате военного имущества частями фронта. Однако Кузнецова удалось отстоять, за его судьбу боролся и Ватутин.
С середины сентября обе стороны — советская и немецкая, не имея больших сил для крупных наступательных операций, перешли к обороне. Положение несколько стабилизировалось. Войска Северо-Западного фронта прочно закрепились на линии от озера Ильмень до озёр Селигер и Волго. Все попытки противника пересечь эту линию с целью выйти на Валдай и Бологое не имели успеха. Зарывшись в землю, оборудовав заграждения из колючей проволоки и установив минные поля, противоборствующие стороны перешли к позиционной войне, которая активными действиями не отличалась. В основном шли артиллерийско-миномётные перестрелки, вели «охоту» снайперы. Изредка предпринимались частные наступательные операции, целью которых становился захват небольших высоток и плацдармов. «Бои местного значения» — так говорилось в военных сводках.
Между тем Ставка фюрера вынашивала планы новых наступлений. В октябре 1941 года войска Северо-Западного, Калининского и Западного фронтов сорвали замысел немецкого командования обойти Москву с севера. Для отражения немецкого удара фашистов из района Калинина
[34] на Торжок, что давало им возможность выйти в тыл Северо-Западного фронта и к Бологому, по указанию Ставки ВГК была создана специальная оперативная группа. Её возглавил Ватутин, временно передав свои обязанности начальника штаба фронта своему заместителю. Эта группа нанесла в районе Медного, на полпути между Калинином и Торжком сильный контрудар по войскам противника и нарушила его планы. Наступление советских войск с разных направлений явилось для него совершенно неожиданным. Части оперативной группы Ватутина вышли в тыл прорвавшейся на Торжок группировке противника и отрезали её от города. Остатки разгромленных войск противника бежали на правый берег Волги.
Чтобы представить, как немцы ощутили этот контрудар, обратимся к письму простого солдата — ефрейтора Ганса Леке, убитого в бою под Калинином. Письмо, обращённое жене, датировано 19 октября: «...Мы уже стояли за 5 километров от Ленинграда, сегодня мы стоим 150 километров от Москвы и теперь наступаем на Москву. Нам говорят, что должны наступать еще 100 километров и тогда сможем вернуться на родину. Но теперь уже нельзя никому верить... 16 октября 1941 года имели очень тяжелый бой у города Калинина... Не можете себе представить, какой тяжелый бой произошел... Ты пишешь, что цензура открыла мое письмо. Но это меня не волнует, потому что лучше сидеть 10 лет в тюрьме, чем остаться один месяц в России».
