На восточном берегу, где еще едва заметно пробивались огненные всполохи, высились пилоны храма Амона! Над рекой стелился туман, и храм подобно огромной ладье то величаво выплывал, то вновь тонул в розовых клочьях тумана.
Мернептах не мог ошибиться — уж очень хорошо он знал священные места.
— Как?! Мы не прошли Фивы ночью?! — свирепея, простонал он. И всё еще не веря своим глазам и на что-то еще надеясь, а вдруг это всего лишь виденье, кинулся к левому борту, а там, на западном берегу, так же величаво высились храмы, но только заупокойные.
В беспомощной ярости Мернептах зарычал, как раненый зверь.
Случилось то, чего он боялся больше всего — они не прошли Фивы ночью. И теперь не пройдут! Если весть о пленнице долетела до Фив, до жрецов, то не миновать им сражения! Он знал — на ее спасение выйдут все Фивы.
Мернептах пробежал взглядом по лицам своих немногочисленных воинов — немного!
— Готовиться к бою! — скомандовал он, и сердце сжало холодными тисками, — «Смогу ли я исполнить задуманное!?» — тяжело вздохнул и повернулся к гребцам.
Усталые лица в тяжелом тягучем молчании исподлобья смотрели на него. «Они слишком устали. А ведь от них сейчас зависит моя жизнь!»
Гребцы в ожидание замерли, то, что долгожданного отдыха не будет — все уже поняли. Но еще не знали, насколько тяжело для них новое испытание, что затаилось в серо-розоватой дымке утреннего тумана, только лишь тревожное предчувствие витало над их головами.
Мернептах сурово произнес:
— Остановки не будет! Мы должны пройти Фивы раньше, чем закончится утренняя встреча Амона-Ра, и птица на своих крылах донесет о нас весть жрецам. Гребите же! Гребите из последних сил, иначе нам лежать на дне Хапи!
Сдавленный стон рабов был ему ответом — они готовы были грести целую вечность, только бы не вступать в заведомо проигранное сражение.
— Молю богов лишь об одном, чтобы весть не долетела до жрецов — иначе… — он замолчал, инстинктивно сжав кулаки. Мернептах знал — нелегко им придется, если хоть одна живая душа уже знает о том, что произошло в Дельте в Пер-Рамсесе. (Пер-Рамсес Мериамон — резиденция двора фараона Рамсеса) Если новость достигла Фив, если жрецы знают все, то нам не дадут пройти! И не пройти Фивы без боя!
— Хе-хе… — кашлянул, выступивший вперед щупленький старичок Секненра, первый жрец в храме Сета и при дворе первый провидец. Однажды он чем-то не угодил фараону, сказал неприятное слово для царственного уха — и вот он на галерах — всего лишь смотрящий за рабами. (Забавна жизнь! Предрекал другим беды и страдания, но для себя муки унижения так и не узрел! А может, наоборот, всё знал? Да вот только не послушал Голос!)
— Хе-хе… — кашлянул в кулак старик. — Думаю, жрецы уже все знают!
Мернептах покосился на него, гневно сверкнув глазами.
— Что!?
— Они приготовились к бою, — и старик указал плетью на едва чернеющую полоску в дали, что протянулась с восточного на западный берег. — Как ты думаешь, что это?
Мернептах не ответил, в сердцах ударил кулаком о борт, а в скулах ожесточенно заходили желваки.
Старик продолжал.
— Ты понял правильно — это цепь боевых барок с лучниками и метателями огненных шаров. И нам уже не пройти!
Генерал Мернептах и без него это видел — в темной полоске нет-нет, да и блеснет, как чешуйка у рыбы, медный щит лучника.
— Что же делать? Принимать бой? — он, с тоской окинув беглым взглядом лица уставших людей, торопливо бросил:
— Разворачивайте парус… Мы идём… — он не успел договорить — старик остановил его позор.
— Не спеши! Не всё так плохо! Сделай так, чтобы жрецы приветствовали нас цветами, а не стрелами, и чтобы и доли сомнений не возникло в их головах…
Брови генерала удивленно поползли вверх.
— Пусть они усомнятся в соглядатаях, что прислали им весть о гневе фараона! И пусть не поверят своим глазам, увидев Свадебную Ладью вместо траурной.
Мернептах удивлённо взирал на старика, а тот не унимался.
— Пусть не верят собственным глазам — эта ладья из траурной станет свадебной ладьёй! А ее…
— Тц-ц… фараон повелел… чтоб никто… никто не знал о ней!
— И мы исполним волю фараона, но Неферкемет…
— Замолчи! — зашипел Мернептах на неразумного старика. — Произносить это имя преступно — оно неугодно богам! Оно проклято самим фараоном!
Старик рукой остановил его гнев.
— Или она сядет на трон невесты, или дальше нам не пройти! — и он опять указал на темнеющую цепь впереди.
— Ты требуешь от меня невозможного! — Мернептах, с перекошенным от злобы лицом, подскочил к нему, зашипел, — Она — проклята! Никто не должен слышать ее имени, а уж видеть тем более!
Но Секненра и не думал останавливаться:
— Разве ты не знаешь, как любят ее в Фивах? — Секненра кивнув в сторону города, прошипел, — нам уже не уйти от них, смотри, сколько боевых барок устремилось нам навстречу! Если ты намереваешься исполнить волю отца и остаться в живых, покажи ее жрецам, живой и счастливой! И, вообще, делай, как я тебе скажу!
Мернептах лишь моргнул от изумления, виданное ли дело, чтобы слуга так разговаривал с хозяином. Он сжал кулаки, глаза налились кровью, но смолчал.
За одно мгновение Мернептах осознал, что Секненра — его единственное спасение. Мернептах давно заметил за стариком некую скрытую силу. Иногда ему даже казалось, что тот обладал силой, способной повернуть время вспять. Но…
II
Но он так же знал, как жрецы Сета враждуют с Посвященными в древние знания. А любимая дочь фараона одна из Посвященных! Иногда в маленьких глазках жреца вспыхивала такая ненависть к Неферкемет — проносились такие искры, что у Мернептаха даже возникали сомнения: а не боится ли старик ее силы? Какие тайные знания охраняют Посвященные, и охраняют их так рьяно, что только распыляют ненависть к себе других жрецов?
Секненра, и в самом деле, приходил в бешенство от ненависти и собственного бессилия. Он наполнялся едким гневом лишь при одном упоминание о Неферкемет. Многое бы он отдал, чтобы сломить ее, завладеть Великими Знаниями, а затем собственноручно задушить Неферкемет!
Мернептах вглядывался в старика, и он только сейчас вспомнил, как рьяно Секненра помогал ему обличать Неферкемет перед отцом, а к тому, что и в самом деле произошло, прибавил столько собственных домыслов, что фараон уже никогда не смог бы поверить в чистоту помыслов дочери и правдивость ее речей.
Секненра был тот единственный, кто не вздрогнул от приговора, кто не ужаснулся страшным словам фараона — замуровать Неферкемет в каменоломнях! И только он, Секненра, распластавшись у ног Властителя, просил, умолял собственноручно исполнить Его волю.
А уж когда Неферкемет лишилась статуса — «возлюбленной дочери» фараона, скрытая ранее вражда Секненры к Неферкемет, перешла в неприкрытую ненависть. Каждый раз, видя ее, он просто зеленел от злости, подлетал к ней и, шипя в лицо, норовил больнее уколоть ее, обреченную на смерть.
