Но Неферкемет была так недосягаема в своем божественном мире, в котором соединялась и сила богов, и тайные знания, и ее мужество, что все злопыхательства какого-то ничтожного жреца вызывали у нее лишь снисходительную улыбку.
Мернептах отогнал странные мысли, и, покосившись на жреца, спросил:
— Ты ненавидишь ее? Почему? Для меня, останься она живой, — не видать мне трона, я тринадцатый сын! Но тебе-то что? Какая тебе выгода от ее смерти?
Старик хитро улыбнулся, и, подойдя к Мернептаху ближе дозволенного, доверительно взяв его под локоток, развернул его чуть в сторону, и, смотря на него, как удав, не мигая, зашептал:
— Она последняя из Посвященных в тайны Богов! Нет ее — нет их Силы! И тогда все принадлежит нам. И Свет, и Тьма! Тогда Сет будет править миром! И всеобщий Хаос, войны, голод, болезни, мор обрушатся на головы никчемных и непокорных! И мы будем править миром! Хочешь идти с нами, хочешь быть нашим фараоном, тогда следуй за мной — делай, как я тебе скажу! Хочешь быть фараоном!?
Не заметил Мернептах, как старик скрипит зубами, и какие молнии бушуют в его глазах, он только горделиво приподнял голову, словно на ней уж красовалась двойная бело — красная корона Верхнего и Нижнего Египта.
Не услышал Мернептах всех слов Секненры. Лишь увидел в нем своего спасителя, кто поможет ему добиться трона. Ему — Мернептаху — тринадцатому сыну Рамсеса, даже звезды в день его рождения не сулили ничего хорошего. Звезды предрекали ему лишь тяжелую участь воина. И вот прошли годы, он стал первым в царских войсках, но это все же так далеко от трона! Далеко от власти! А сейчас он почувствовал, как его мечта, если еще и не начала исполняться, то хотя бы уже близко, и он чувствует ее приближение — он будет фараоном! Будет! (Правда, он не заметил, как с мечтой о троне он приобрел и поводок, за который его теперь будут водить, как ягненка на закланье).
Секненра не отрывал от него тяжелого цепкого, прожигающего насквозь взгляда, настойчиво повторил:
— Ты будешь фараоном, если будешь слушать меня…, слушай меня…, и ты будешь фараоном! Слушай меня…
Внезапно Мернептах ощутил невероятное спокойствие и уже смиренно прошептал.
— Что делать? Скажи!
— Надо сменить парус с траурного на праздничный. Прикажи украсить ладью лотосами и выведи ее из трюма. Быстрей! Пусть оденут, как невесту, и усыпят золотой пылью.
— Но, — опять возмутился было Мернептах (его дух воина еще слегка трепыхался и противился силе жреца), — фараон приказал доставить ее до рудников, и чтобы ни одна живая душа не знала места…
— Никто и не узнает этого места! Но сначала нам нужно хотя бы пройти… Если те, что ждут нас, готовы к бою, нам схватки не выдержать, нас слишком мало! А тогда мы не дойдём и не исполним волю отца твоего…
— Я… я … — замямлил, было, тринадцатый сын, но его опять грубо перебили:
— Если хочешь быть фараоном, слушай меня! Каждое моё слово — это ступенька к твоему царству. Прикажи одеть ее в свадебный наряд и садись рядом с ней…
— Она не станет сидеть со мной! — буркнул в сторону, как обиженный ребенок, Мернептах.
— Это предоставь мне, — и старик, хитро подмигнув, растянул свой беззубый рот в омерзительной улыбке.
«У него оскал гиены! — подумал Мернептах, — Но он прав!»
III
Вдоль всего восточного берега не было и малой толики свободной земли, куда бы могла упасть маковая росинка. Все Фивы вышли на берег Нила. Люди шумно толпились в ожидании зрелища. Зрелище обещало быть интересным. Боевые барки. Сотни лучников. Огнеметные машины. Всё это только для того, чтобы спасти Неферкемет, их любимицу «Красоту Египта» — вырвать ее из цепких лап смерти.
Но каково же было их удивление, когда вместо ладьи с белым траурным парусом, появилась вся в голубых лотосах и с торжествующим оранжевым полотнищем, Свадебная ладья с золотым троном для счастливой четы.
Под радостные переливы флейт Свадебная ладья величаво и бесстрашно шла на боевые барки, на сотни лучников, на огнеметные машины.
Мернептах и Неферкемет восседали вместе рядом!
Сначала замешательство, «не может быть», люди всматривались, переспрашивали друг друга: «Она ли это? Не кажется ли им? Не обман ли?» Но еще мгновение и ещё, нет, это точно она — «Красота Египта» — жива! Она жива! И так красива, что от восторга невозможно удержаться.
Радостный ликующий крик пронесся над Великим Хапи. Крик разрывает гнетущую скорбную тишину. Люди от радости бросают вверх свои парики, прыгают, обнимаются от счастья — Их любимая Неферкемет жива!
Боевые барки плавно отступили, пропуская «свадебную ладью», и ладья под оранжевым парусом устремилась вверх по реке к новому храму Рамсеса Великого.
IV
Берег пустел. На пристани остались лишь несколько жрецов. На их сумрачных лицах читалось недоумение.
— Как же так?
— Голубка на крылах принесла страшную весть…
— Неужели предательство?
— Всё возможно…
— Нет!
— Нет, не может быть! Она ненавидела Мернептаха! Не верю, не верю! Никогда не поверю! — твердил служка из храма Амона.
— Всё бывает, мой мальчик! Всё бывает! — проскрипел старый жрец. Он опирался на посох, но этого ему явно было недостаточно, поэтому юноша подставлял ему для опоры свое крепкое плечо.
— В мире людей бывает и не такое! Не любила, а теперь полюбила. Сердце женщины голове не подвластно.
Жрец был так стар, что казалось, он видел ещё строительство пирамид.
— Если наша госпожа выбрала себе Мернептаха в мужья — значит такова воля Богов! Да и что в этом плохого?
— А что хорошего?
— Они — брат и сестра. Теперь их божественная кровь удвоится этим! Она наследная принцесса, а он хороший воин и сможет защитить земли от врагов. Хетты — хитры, как пустынные гадюки…
— У нас с ними договор, — буркнул юноша.
— Эх, Рахотеп, Рахотеп, тобой Ра доволен! А ты всё веришь в договоры. Хаттусили расторгнет договор, как только почувствует свою силу или нашу слабость! Он не задумываясь предаст нас, чуть случись какая беда, а Мернептах — достойный воин, всегда даст ему отпор.
— Рамсес тоже не слабак, — гордо приподнял подбородок Рахотеп, — он же при Кадеше бой выиграл…
— Ай, Ай! Рахотеп, Рахотеп! Сколько я тебе раз говорил, Рамсес не выиграл бой, а позорно проиграл! Да и кто знает, может, он весь этот бой просидел под колесницей? Это, вообще, для нас это было постыдное сражение! И когда ты это запомнишь?
— Поэтому, может, и не запоминаю, что постыдное. Зачем запоминать плохое? — насупился Рахотеп, — я лучше буду думать, что все было наоборот!
— Тебе надо помнить правду! Кто же будет хранить ее, оберегать, кто будет хранить наши знания? А?! Кто будет передавать их потомкам? — жрец стукнул посохом.
