Бургомистр пояснил, что чужаки миновали городскую заставу в сей же день, после полудня. А значит, явились в Гамельн, аккурат когда умер первый чумной: верно, тут не простое совпадение. Горожане согласились со своим градоначальником.
– Всем ведомо, цыгане – один сброд да колдуны. Без сомнения, они наслали злые чары на наш прекрасный город, – подытожил бургомистр.
– Смерть чужеродцам! Вздерни их, да повыше! – кричала толпа.
Бургомистр вызвал палача, тот соорудил виселицу.
Жители ликовали. Веселость их подкреплялась и облегчением, что удалось избегнуть мора.
Вдобавок солнце склонилось к заходу – а казнь при факелах, как известно, прелестное зрелище.
Палач по одному завел виновных на помост. Священник благословил их перед последним вздохом. Он с безмерным участием шел с ними до самой петли, рыдая от глубочайшей жалости к этим грешникам, коим уготован ад.
Но нужно было скорей управляться с делом, ибо разгоряченная толпа могла забить каменьями первого осужденного прежде, чем его повесят. Гнев горожан вспыхнул с новой силой, когда на шею ему наконец накинули петлю.
Мирелла, стоя вдалеке, у сарая, узнала в толпе потрясавшую кулаком Лотхен: лицо ее кривилось от злости. Порыв всеобщего гнева и рев толпы увлек и водоносов. Они голосили до хрипа.
Самые заботливые отцы и матери приводили детишек. Такие привыкли баловать своих чад: пичкали сластями и не упускали ни единой забавы. Не могли же они лишить отпрысков своих столь чудного зрелища. Вдобавок первая казнь для юного зрителя – прекрасный нравственный урок. Родители указуют малышу на виселицу и напоминают, что и он кончит так же, ежели будет бузить во время проповеди или упустит коз, пока пасет их на лугу.
Карапузы, напуганные ревом толпы, хныкали. Многие прятались, спасаясь от коленей взрослых, то и дело пинавших их в толкотне. Один папаша посадил сынишку на плечи, дабы тому было лучше видно. Малыш разрыдался, и все вокруг засмеялись, умиляясь невинности чада. Мальчик заерзал, надеясь слезть со своей вышины. Но заботливые руки толпы удержали его на месте, принуждая смотреть.
Мирелла была рада, что Пан остался лежать – у него опять поднялся жар. Сама она опасливо держалась вдали от гневной толпы. Как часто грезилось ей в кошмарах, что жители Гамельна ведут ее на костер!
Как только первого приговоренного вздернули и тело его забилось в агонии, Мирелла вернулась в сарай. И затворила дверь, дабы не слышать сухого хруста, с каким ломается шея у затылка, под радостные вопли толпы.
Наконец гомон умолк. Успокоенный Гамельн засыпа́л мирным сном. Однако с утра из-за запертых ставен послышались крики. Подручный трактирщицы и четверо постояльцев были найдены бездыханными в их постели. На всех телах – черные пятна.
VII
В городе чума
Врач, аптекарь и хирург-брадобрей осмотрели тела. В третий час на каланче зазвонил колокол. На верхушке башни взвился черный флаг, возвещая, что в городе чума.
Вновь горожане сбирались на площади. В сие тяжкое время они уповали на бургомистра, не сомневаясь, что он найдет чудесное избавление.
Бургомистр был человек мудрый. Потому, едва служители врачебного искусства вынесли свой вердикт, он заперся у себя в чертогах. Покуда зараза гуляет по городу, он и носа не высунет вон. Припасов у него довольно, чтобы переждать сию осаду. Для пущей предосторожности он выставил перед дверьми дома стражей, будто те алебардами могут преградить недугу путь.
Вот почему на площадь вышел глашатай. Он взобрался на помост, развернул пергаментный свиток и прочел:
– Дражайшие соотечественники, темный час пришел для нашего города. Но не думайте, будто я покинул вас. Дабы предотвратить распространение чумного Зла, я решил учредить нижеследующее. Гамельн разбит на участки. Каждое утро гонцы будут стучать в каждую дверь. Все, кто обретается под кровлей того дома, должны показаться им, в полном числе. Ежели кто не подходит к дверям, значит, он в постели. Ежели он в постели, значит, он болен. Ежели он болен, значит, опасен. В таковом случае гонец начертает мелом на двери крест. В дом, отмеченный сим знаком, входить будет запрещено.
Одобрительный ропот пронесся по толпе, успокоенной столь рассудительным указом. Глашатай продолжил:
– Гонцами, кому доверено наносить сии метки, назначаются городские водоносы и крысобои.
Мирелла воздела очи к небу. Глашатай сворачивал пергамент. Водоносы должны были подняться на помост и получить по черной повязке на рукав: знак их новых обязанностей. Все расходились по домам.
На следующее утро водоносы заступили на новую службу. Мирелла обегала и свой, и Панов участок. Улицы были пустынны. Прилавки убраны, ставни закрыты, двери крепко заперты, – добрые горожане прятались в четырех стенах. Обстановка была еще мрачнее, чем в дни прокаженных. Мирелла стучала в двери, в одну за другой. Ей спешили отворить, боясь, как бы не начертала она роковой крест. Порой, пользуясь случаем, у нее спрашивали воды.
Но вот в одном доме на стук никто не вышел. Мирелла упорно била о доски вновь и вновь, ждала. Наконец спустя долгое время вынула мел и начертала крест. Сердце ее колотилось, когда проводила она линию, потом другую. Безотчетно она затаила дыхание, словно боясь втянуть отравленный воздух сего дома. И пела про себя, дабы не думать о том, что там, по другую сторону двери.
В тот день Мирелла нарисовала много крестов. А назавтра жуткая служба продолжилась.
В воскресенье горожане покинули дома и отправились на мессу. Церковь была набита битком. Благородные горожане принуждены были потесниться пред алтарем, ибо сзади напирал зажиточный люд и ремесленники, потесненные в свой черед всякой мелкотой, что забила проходы меж колонн.
При всей тесноте заразиться никто не боялся: жители меченых крестом домов в церковь не допускались, а главное, всем и так ведомо, что Зло не может войти в обитель Господа.
Не ставя под сомнение Божье могущество, Мирелла всё же держалась от горожан поодаль. Для чего забралась в исповедальню, притворив за собой дверцу. Пан сидел у нее на коленях.
Священник, по обыкновению, изумлял паству своим красноречием. Обрушившееся на город несчастье вдохновило его на пламенную речь. Он клеймил простолюдинов, что мерли один за другим. Тлетворные миазмы бесчинствовали в бедных, неухоженных кварталах, в то время как богатые жилища недуг обходил стороной. Бог карал голытьбу за непристойный образ жизни. Священник призвал всех брать пример с зажиточных сограждан, коих, в их высоких чертогах, Зло не коснулось.
– Всякое бедствие есть промысел Божий, – продолжал он, – а потому должно терпеливо сносить ниспосланное вам наказание. Вспомните о муках наших святых.
И священник поведал о жизнях и подвигах святого Илариона и святой Риктруды, кои истомили своих палачей, ибо могли часами с улыбкой на устах терпеть, когда прокалывали их копьями, вздыхали от блаженства, пока их жарили на решетках, и сами поворачивались на другой бок, дабы плоть их румянилась и покрывалась хрустящей коркой равномерно.
