— Папа, Хемингуэй умер, — сказала Д’жоржа.
— Ну, видишь? Всегда дерется, напивается, сидит на наркотиках. Писатели — ненадежный народ. Мне не нравится, что ты связываешься с писателями.
— Твоя поездка — большая ошибка, — заявила Мэри.
Это не кончится никогда.
В аэропорту, когда Д’жоржа на прощание поцеловала родителей, те сказали, что любят ее, она сказала то же самое, и, как ни странно, все говорили правду. Хотя они постоянно донимали Д’жоржу, хотя их язвительность глубоко ранила ее, они любили друг друга. Если бы не любовь, они бы давным-давно перестали разговаривать. Отношения детей с родителями бывают иногда более загадочными, чем события, происходившие в мотеле «Транквилити» полтора года назад.
«Ведро с гайками» местной авиакомпании оказалось более комфортабельным, чем представляла Мэри: с обеих сторон узкого прохода располагалось по шесть мягких кресел, в бесплатных наушниках играла фоновая музыка, а пилот обращался с самолетом нежно, как с ребенком.
Тридцать минут спустя после вылета из Лас-Вегаса Марси закрыла альбом и, не обращая внимания на свет за иллюминатором, уснула, убаюканная громким, но гипнотизирующим гулом двигателей.
Д’жоржа во время полета думала о будущем: о дипломе по менеджменту, к которому она продвигалась, о надежде обзавестись магазином одежды, о трудной работе впереди — и об одиночестве, которое уже становилось проблемой. Ей нужен мужчина. Не в сексуальном смысле, хотя и это приветствовалось! Она встречалась несколько раз с мужчинами после развода, но в постель не ложилась ни с кем. Она не была евнухом в юбке. Секс был важен для нее, ей не хватало секса. Но секс был не главной причиной, по которой ей требовался мужчина, один, особый мужчина, товарищ. Ей нужен был тот, с кем она могла бы делить мечты, победы и поражения. У нее была Марси, но это не одно и то же. Генетические особенности человека, казалось, принуждали жить в паре с кем-нибудь, и эту потребность Д’жоржа чувствовала особенно остро.
Самолет двигался на северо-северо-восток, Д’жоржа слушала в наушниках Мантовани и — что было ей несвойственно — ненадолго погрузилась в девичьи фантазии. А что, если в мотеле «Транквилити» она встретит какого-нибудь особенного человека, с которым вместе начнет эту новую жизнь? Она вспомнила мягкий, но уверенный голос Доминика Корвейсиса, он тоже стал частью ее фантазий. Если таким мужчиной станет Корвейсис, что скажет отец, узнав о ее намерении выйти за одного из этих чокнутых пьяниц-писателей? Тех, что вывешивают своих жен в окне на большой высоте?!
Она выбросила эту фантазию из головы вскоре после посадки самолета, быстро поняв, что сердце Корвейсиса уже занято.
В четыре тридцать, за полчаса до заката, небо в Элко было затянуто темными тучами. Рубиновые горы на горизонте отливали лилово-черным цветом. Холодный пронзительный ветер задувал с запада и служил веским доказательством того, что они пролетели четыре сотни миль на север от Лас-Вегаса.
Корвейсис и доктор Джинджер Вайс ждали на поле, у маленького терминала. Когда Д’жоржа увидела их, у нее возникло странное, но обнадеживающее чувство, что она оказалась среди своих. Корвейсис говорил ей по телефону о чем-то таком, но Д’жоржа ничего не понимала, пока сама не испытала этого ощущения. К Джинджер она относилась как к попутчику-спасителю, но это чувство было особым.
Даже Марси, прижимавшая к груди свой альбом, завернутая в пальто и шарф, с глазами, припухшими после сна в самолете, при виде писателя и доктора вышла из своего транса. Она улыбалась и охотно отвечала на их вопросы — мать уже много дней не видела ее такой. Девочка предложила показать им альбом и покорилась, когда Корвейсис со смехом сгреб ее и понес на парковку.
«Мы правильно сделали, что приехали», — подумала Д’жоржа.
Корвейсис с Марси на руках шел к машине, Д’жоржа и Джинджер шли за ним с чемоданами. Д’жоржа сказала на ходу:
— Может, вы не помните, но вы оказали Марси срочную помощь в ту пятницу, в июле. Мы даже не успели зарегистрироваться в мотеле.
Джинджер моргнула:
— По правде говоря, я совсем забыла. Это были вы и ваш покойный муж? И Марси? Ну конечно — кто еще?
— Мы остановились на восьмидесятой федеральной, в пяти милях от мотеля, — вспоминала Д’жоржа. — Очень эффектный вид на юг, замечательная панорама. Мы хотели его использовать как фон для нескольких снимков.
Джинджер кивнула:
— А я ехала на восток следом за вами. Я увидела, как ваша машина встала на обочине. Вы наводили камеру на мужа и дочку, которые стояли в нескольких футах, за ограждением.
— Я не хотела, чтобы они стояли так близко к краю. Но Алан настаивал, говорил, что это лучшее место для лучшей фотографии, а если Алан на чем-то настаивал, спорить с ним было бесполезно.
Прежде чем Д’жоржа успела нажать кнопку, Марси оступилась, перевалилась через ограждение и покатилась по склону высотой тридцать-сорок футов.
— Марси! — вскрикнула Д’жоржа, отшвырнула в сторону камеру, перепрыгнула через ограждение и как сумасшедшая бросилась за дочерью.
Когда она добежала до Марси, раздался чей-то крик:
— Не трогайте ее! Я врач!
Это была Джинджер Вайс, спустившаяся так быстро, что добралась до Марси одновременно с Аланом, который ринулся вниз по склону раньше ее. Марси не двигалась, не плакала, была в сознании, хотя и оглушена, и Джинджер быстро определила, что повреждений головы у девочки нет. Потом Марси начала плакать, и, поскольку ее левая нога была как-то странно подвернута, Д’жоржа решила, что у дочери перелом. Джинджер развеяла и этот страх. Поскольку на склоне не было камней и к тому же трава смягчила падение, Марси отделалась легкими ушибами, синяками и царапинами.
— Вы на меня произвели очень сильное впечатление, — сказала Д’жоржа.
— Я? — удивленно переспросила Джинджер. Выждав, когда над ними пролетит на посадку одномоторный самолет, она сказала: — Я не сделала ничего особенного, только осмотрела Марси. Сложного лечения не требовалось: наложить два-три лейкопластыря, и все.
Они положили чемоданы в багажник машины Доминика, и Д’жоржа продолжила:
— Нет, вы произвели на меня впечатление. Молодая, красивая, женственная и в то же время настоящий доктор — такая умелая и находчивая. Я всегда считала, что родилась для того, чтобы коктейли разносить в баре, и во мне ничего больше нет, но после встречи с вами у меня внутри загорелся огонь. Позднее, когда Алан нас бросил, я не стала предаваться отчаянию. Я помнила о вас и решила добиться того, о чем раньше и думать не могла. В каком-то смысле вы изменили мою жизнь.
Захлопнув и заперев крышку багажника, Джинджер передала ключи Доминику, который уже усадил Марси в машину, и сказала:
— Д’жоржа, я польщена. Но вы приписываете мне слишком большие заслуги. Вы сами изменили свою жизнь.
— Дело было не в том, что вы тогда сделали, — сказала Д’жоржа. — А в том, кем вы были. Именно тем примером для подражания, который мне требовался.
