Конечно, надо учесть, что с 1991 года, когда всем в стране было несладко, несладко было и Подвалу. И разное бывало с нами, как это бывает в любой жизни. Тем не менее, несмотря ни на какие обстоятельства, я убедился не единожды, что занимательность изложения в сочетании с живым актером и значительностью литературы неизменно ведет к слиянию людей в экстазе, а это уже гарантия стабильного спроса и мощнейшая мотивация к дальнейшему развитию театрального дела.
Можно, конечно, спросить: «А в чем же тогда этот магический кристалл?» Полагаю, что он прежде всего в том, что живем мы той же самой жизнью, которой живут наши зрители.
Вложить меньше, а получить больше. В этом один из законов капиталистического подхода к делу. Но в театре этот принцип часто не срабатывает. Мне приходилось закрывать спектакли не только в Художественном театре, но и в Подвале. Это говорит о моем постоянстве претензий к самому себе. За последние пятнадцать лет активного капитализма мне пришлось закрыть не одну, не две и не три работы, когда они мне представлялись не совсем соответствующими уровню моих притязаний. Абсолютно готовый к премьере спектакль заворачивался и вставал на запасной путь. Потому что, как говорится, береги платье снову, а честь смолоду. И делать это надо на протяжении всей жизни. Стало быть, дело не в том, какой дивиденд мы получаем, а в том, способны мы или не способны сохранять интерес зрительного зала и доверие, которым он нас награждает. Менее всего я говорю о своих собственных достоинствах. Чего мне говорить – семьдесят семь лет уже. Но когда я выхожу – люди аплодируют. Они аплодируют не только моему долголетию, не только тому, что младшей дочке моей шесть лет. Но они аплодируют потому, что я их, видимо, редко подводил.
Самый строгий оценщик
Я всегда ставлю перед своими учениками максималистские задачи. Потому что занятие театром – занятие истовое. Или исступленное. И они стараются решать эти задачи изо всех сил, что открывает перед ними возможность быстрого поступательного развития. Если сейчас собрать все поощрения, полученные артистами и режиссерами Подвала в течение последнего десятилетия, получится целый музей… Что ни год, то награды. Что я хочу этим сказать… Что время – самый строгий оценщик. Я никогда не заносился, мы никогда не публиковали манифестов, никогда не писали революционных памфлетов. Мы делали спектакли. Но странным образом спектакль по коммерческой пьесе Нила Саймона «Билокси-Блюз» о «школе молодого солдата», который читается как публикация со страниц «Московского комсомольца», живет уже двадцать пять лет. Неслабо. Да ладно, две пьесы Александра Николаевича Островского – «На всякого мудреца довольно простоты» и «Не все коту масленица» – прочно существуют в репертуаре Подвала уже лет пятнадцать. И какая-нибудь вполне коммерческая пьеса «Сублимация любви».
Сегодняшняя афиша подвального театра свидетельствует о постоянстве наших драматургических предпочтений, сориентированных на лучшие образцы русской и зарубежной литературы всех времен: «Дьявол» по повести Льва Николаевича Толстого, «Леди Макбет Мценского уезда» по Николаю Лескову, «Волки и овцы» и «Женитьба Белугина» Александра Николаевича Островского, «Отцы и дети» Ивана Сергеевича Тургенева, «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, «Рассказ о счастливой Москве» Андрея Платонова, «Затоваренная бочкотара» Василия Аксенова, «Признания авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна и еще около двадцати спектаклей…
Подвал – это театр живого актера, способного по-живому воспринимать окружающие его обстоятельства, окружающую его действительность и, так сказать, после оценки происходящего поворачивать логику своего персонажа. То есть воспроизводить на сцене живую жизнь человеческого духа. Ничего оригинального нет. Мы уже, наверное, какие-нибудь внуки или правнуки в той методологии, которая была осознана и сформулирована Константином Сергеевичем Станиславским.
В чем же залог или особенность успеха Подвала, подтвержденного и проверенного временем? Только лучшие и, надо признаться, редкие образцы русского реалистического психологического театра награждаются понятиями «театр-дом» и «театр-семья». К Подвалу это относится в полной мере, отражает его здоровье и всячески ему способствует. Посвящение или крещение Подвалом было очень важным для каждого студийца. Ну не было никогда в подвальном театре никакой пакости. Дряни актерской не было. Даже когда один из подвальных людей стал осведомителем КГБ, то он как-то корректно этим занимался. Занимался, понимаешь… Авторханов, Солженицын и все другие запрещенные книги, которые я привозил студийцам из-за границы в семидесятые – восьмидесятые, постоянно читались и перечитывались в Подвале. Но никогда и ни у кого не возникало желания сказать об этом, обратить на это чье-то стороннее и недоброжелательное внимание – «Вы только посмотрите, что там делается!»
Почему нет в подвальном театре того же пьянства как тренда, хотя и есть кто-то, кто согрешит, но все равно это носит совсем другой характер? Люди стыдятся этого. А я за свою жизнь видел много такого в театрах… когда люди требовали индульгенции за свои некрасивые, дурные, нехорошие поступки, мотивируя это тем, что «вот, такая природа нашей профессии, мы тратим себя, мы сдираем с себя кожу, понимаете».
Духовное и душевное здоровье и есть такой – глупое слово – краеугольный камень нашего успеха… Может быть, отчасти на это здоровье повлияло то, что за свою длинную жизнь я ничего ни у кого для себя не просил. Хотя… Когда я говорю про театр… Как это не для себя? И для себя тоже, наверное…
Подвал – это эксперимент, который себя оправдал. Наверное, всем хочется, чтобы и у них так было. Какой-то неведомый секрет тут, несомненно, есть. Ведь не я один мог заниматься селекцией, и не я один имею возможность тщательного отбора. Но нет гарантии успеха, если в точности повторять все то, что сделал я… Потому что еще есть такая вещь, как фарт, удача. Моя ли бабушка Аня ворожила или кто-то еще… как бы это выразиться… Но почему даже КГБ, зная обо всем, что делается, не закрывал подвальный театр? А я скажу. Потому, наверное, что люди понимали, что в главном – в любви к этой земле – мало кто может с нами сравниться. Или в таких безнадежных, русско-российского происхождения мечтах и желании улучшать жизнь здесь, а не покупать для себя талоны на благополучную жизнь где-то.
В основе всего – потребность любить. Мы ведь довольно быстро притормозили, объехав Европу, Америку, Японию, Африку, вкусив прелесть и блага западной цивилизации. И стали ездить исключительно на Восток, а не на Запад. Запретная сладость заграницы была удовлетворена. Оказалось, что там и все хорошо, и все нормально. И все. Но дым отечества нам сладок и приятен. И это не изображаемое состояние души. Либо оно есть, либо его нет. Наверное, потому, что меня на самом деле интересует, как живут люди этой земли. Сказать, что это как-то специально насаждалось или воспитывалось, нельзя. Но я всегда все-таки учил молодых личным примером. По этому поводу у Сократа или у кого-то еще есть удивительные афоризмы, смысл которых в том, что объяснять – это одно, а показывать – другое… В Великую Отечественную, когда радиосвязь между самолетами обрывалась, в отчаянные, смертельные моменты командир звена или эскадрильи махал крыльями летучей машины своим товарищам, что означало «делай как я». С воспитанием все обстоит примерно так же.
