Книга Императив. Беседы в Лясках, страница 80. Автор книги Кшиштоф Занусси, Александр Красовицкий

— В большинстве случаев да, но я ставил и современные пьесы. И Кокто ^[140], и Шекспира, и Эврипида, и современного писателя Рокко Фамильяри.

— А что из своих?

— Из своих — пьесу, которая называлась «Недоступная», я ее ставил и во МХАТе в России. Ее ставят и другие режиссеры, не только я. Это моя маленькая радость — то, что вчера играли мою маленькую пьесу «Гибрис», или «Казнь двойника» в Паневежисе, в Литве, это был для меня приятный сюрприз, что она еще живет. Эту пьесу я сочинил для Санкт-Петербурга, но оказалось, что там уже опоздал.

— Сейчас это уже не актуально для сегодняшней российской публики.

— Я думаю, что это очень актуально и именно поэтому невозможно сегодня там поставить. Потому что это история ответственности того поколения, которое сейчас отходит, за преступную деятельность в 50-е годы.

— Какие из ваших фильмов стали пьесами?

— Было две или три такие попытки, но их ставили другие режиссеры. Одной пьесы я даже не видел, это в Польше пробовали брать мои сюжеты. Такое в театре часто бывает, берут сюжет из кино. Раньше чаще случалось наоборот, по театральным пьесам делали кино, а сейчас берут сценарий фильма и превращают в пьесу. Была такая картина «Искушение», которую я делал в Германии, по ней была потом поставлена пьеса в Польше, в театре. Не самый мой хороший сценарий, я считаю, но кому-то он понравился. Я несколько раз ставил Ионеско, две его пьесы, но я был с ним лично знаком, и он мне разрешил сделать значительные изменения в его пьесах, хотя вначале он отказался, но потом мне удалось его уговорить. Это был интересный опыт, и моя последняя большая работа в России, на Таганке. Я о ней рассказывал. К сожалению, после премьеры было только несколько спектаклей, потому что Золотухин, игравший главную роль, умер.

^{Африка, 2013 г.}

— То есть это было совсем недавно? Какая это пьеса?

— «Король умирает». Ее ставили и в Екатеринбурге, и в Мюнхене, в Германии.

— И больше не восстановили пьесу?

— Я сам не согласился. Он был директором Таганки, и это настолько для него было поставлено, что для меня нереально поставить ее с другим актером.

— И он репетировал, когда уже был болен?

— Мы не знали, что он болен. Он и дома у меня репетировал, тоже приезжал. Золотухин в двух пьесах у меня играл. А еще раньше я готовил для него пьесу Артура Миллера ^[141] «Все мои сыновья» (1947).

— И это была последняя ваша на сегодня постановка в России?

— Да.

— А в Украине были постановки со Ступкой?

— Нет, к сожалению, никогда. Но вот я «Гибрис» готовил для него, мы договорились, что Ступка сыграет в своем театре, но он тоже не успел.

— Но в кино вы с ним работали — «Сердце на ладони».

— Конечно, я с ним работал. И раньше он у меня снимался в театральной пьесе Жана Ануя ^[142], которую я делал для польского телевидения. Он еще у Гофмана играл. Но для меня это был тоже такой ход, который я придумал: в пьесе надо играть иностранца, англичанина среди французов. И кто-то с украинским акцентом прекрасно подходил в Польше в качестве иностранца и как человек, который представляет собой империалиста (там по роли английский империалист).

— Ступка не знал польского, но играл по-польски?

— Он знал польский, он говорил даже гораздо свободнее, чем играл, это просто проблема техники, он не привык играть по-польски, но играл хорошо. И этот его акцент был небольшим, но, конечно, для него это была тяжелая работа. Потому что человек, который уважает слово, хотел все произносить правильно, все пропустить через себя, а такого опыта не было. Он во Львове столкнулся с польским и говорил нормально, свободно, но, знаете, человек должен проживать определенный опыт в определенном языке. И на украинском, и на русском он прожил свою жизнь, а на польском — нет.

— А что было в немецком театре?

— В немецком театре я поставил десятки пьес, особенно в 80-е и 90-е годы. Меня часто приглашали. Но, знаете, немецкий театр пошел исключительно в направлении такого режиссерского театра, где и текст, и актер, и чувства не играют большой роли, а есть большой такой плакат. Так было с каммер-шпиле ^[143] в Мюнхене, а потом это распространилось на всю Германию. А меня приглашали туда, где хотели психологии, рассказа, актера на первом плане. Поэтому меня не очень уважали в Германии, критика не уважала, но публика хотела видеть мои работы. Я, как режиссер, был коммерческим режиссером, но, конечно, пьесы были серьезные, я не делал развлекательного барахла. Но я воплощал в своих постановках такой в большинстве своем американский и английский психологический театр, чего немецкие режиссеры не хотели никогда делать. А публика хотела на это смотреть.

— Кого вы там ставили?

— Сейчас трудно вспомнить… Гарольда Пинтера «Betrayal» («Предательство», 1978), Артура Миллера «Все мои сыновья» я ставил (и потом, как я уже говорил, ее поставил и в России), «Воспитание Риты» ^[144].

Была пьеса «Кроличья нора» (2010) американского драматурга Дэвида Линдси-Эбейра, это о современной физике, теории струн. Там появляется переход в другой мир, как бы через кроличью нору, как у Льюиса Кэрролла. И эту американскую пьесу я ставил с огромным удовольствием, она много лет была в программе, это была моя любимая пьеса. Хотел поставить ее и в России, но не успел.