Книга Винтики эпохи. Невыдуманные истории, страница 62 – Антонина Шнайдер-Стремякова

Варя сжалась и отошла к матери.

– Ты чего? – удивилась тётка. – Вкусно ж. Бери.

– Да, вкусно, – поддакнула мать.

И Варя протянула руку. Сладость охолодила рот, проникла куда-то внутрь – захотелось отдохнуть и поделиться с мамой.

– А теперь ты, – передала она огрызок.

Летом Варя лакомилась паслёном и травами. В гостях, бывало, звали её к столу – тогда случался праздник рта и начинал болеть живот. «Байстрюки» делились с нею печёной в костре картошкой, и тогда она ходила гоголем, что и ей уделяют внимание. Однако, когда подросла, поняла: от нагулянных «байстрюков» ничем не отличалась – та же безотцовщина.

На завалинке Варя размышляла о любви, нелюбви, справедливости – понятиях, что ею постигались «с мальства». Не сомневалась, однако, что «на свете главней всего любовь». Откуда берётся нелюбовь, – та, что убивает, не знала, но подытоживала, подражая бабке: «Когда нельзя любить, жалей. Работай, на худой конец».

Ночами, когда вставала на ведро, слышала дыхание матери и бабки. Они оберегали её— любили, значит… Днями ей нравилось глядеть в даль безлюдной улицы и мечтать… Когда вырастет, высадит роскошные деревья на обочине дороги, и вечерами по ней будут прогуливаться, как по Красной площади. Ну и что, что ни разу её не видела, – много по радио слышала. Ещё любила Варя следить за переменчивым небом, то белым, то ярко-голубым, то с тёмными, беспокойными облаками, – там, в недосягаемом небе, вместе с умершими жил и её папка.

Летом мама и бабушка работали днём в колхозе, а по ночам в огороде – Варя видела их спящих, когда ночью вставала на ведро. На ферме мама пропадала даже зимой, зато зимой оставалась с Варей бабка – топила русскую печь, варила супы и мучную кашу, есть которую Варя могла целыми днями…

Подошло время учиться в школе. Бабка будила Варю, заплетала и на прощание, впуская мороз в негустое тепло землянки, открывала дверь и наставляла: «Слушайся учителя. Выучишься – другой жизнью заживёшь». Варя слушалась. В школе её часто ставили в пример. С крыши деревянной школы весной сбрасывали снег. Размахивать лопатой у Вари не хватало сил – спрессованные пласты от стен относила в руках. Нагнулась однажды подцепить пласт— сверху полилась струя. На крыше захохотали.

– Алексей Демьянович, а мальчишки сверху воду льют, – пожаловалась она фронтовику, учителю на протезе.

После урока учитель объявил ей перед строем благодарность. По дороге домой Варя недоумевала, отчего благодарность только ей и где мальчишки разжились вёдрами: их и для питьевой-то воды не хватало – не то, чтоб для баловства…

– Ты чо? – засмеялась одноклассница. – Притворяешься иль впрямь не соображаешь?

Варя остановилась, не понимая.

– Вода у пацанов всегда при них, и краны они открывают, когда хотят, – глянула в широко открытые глаза одноклассница, отмахнулась и ускорила шаг: да ну тебя! Я замёрзла.

– А-а?.. – не договорила Варя, догнала, развернула и зло спросила: Они что? Обоссали меня?

– А то!..

– Почему-у?.. Что я им сделала?

И опрометью кинулась бежать. Дома всё с себя сбросила, вымылась, выстирала. Бабка вечером спросила, отчего «одёжа вся мокрая».

– В грязь упала, – коротко отговорилась она.

Утром допыталась у одноклассницы, какой «идиот» открывает не вовремя «кран».

– Шурка, байстрюк.

Этого не знала одна только Варя. Когда Шурка явился в школу, она влепила ему пощёчину и так в космы вцепилась, что остатки Шуркиного чуба спас лишь приход учителя.

– Дебил, – в сердцах обругала она его словом, что было, по её мнению, погуще «дурака».

Обессилев от нелюбви, села за парту, закрыла лицо и впервые заплакала: «Чего он?.. Так… Я что – лишняя?..» Не помнила, откуда, – не то читала, не то слышала, но на всю жизнь запомнила фразу: «Люди с сердцем из камня. И камни с сердцами людей». Первая половина фразы относилась к Шурке.

Училась Варя хорошо – знала: это нужно только ей.

С войны иногда возвращались мужчины. Мать вышла замуж и год за годом родила Петьку и Тосю. Прежде Варя жила, как в дикой степи трава; теперь её кликали часто – может, даже любили… Семь классов, местный университет, окончила без всяких торжеств. Заявление, что поедет учиться на медсестру, семья восприняла, как должное. Отчим радовался:

– Ништяк, топчан за печкой будет теперь Петькин.

* * *

Из белого в цветочках ситца бабушка сшила Варе для города платье – шестишовное с короткими рукавами. В балет-ку, купленную специально для этого случая, сложила она его вместе с панталонами, белыми носками, двадцатью пятью рублями и ушла со двора, как уходила в школу. В город добиралась на попутках. Машин на проезжей дороге в тот день не было, и она замёрзла – переночевала, зарывшись в копну сена. Заметив утром её поднятую, как на уроке, руку, шофёр полуторки тормознул, в дверце кабины приподнял стекло и спросил для вида: «До города, говоришь?»

– Да, дяденька, до города, – смотрели с мольбой глаза.

– Три рубля, – бросил он с высоты.

Варя открыла балетку достать деньги – ветер выхватил и карнавальным вихрем закружил всю аккуратную стопочку зелёных трёхрублёвок. Игра в догонялки ничего не дала: только добежит— денежка сорвётся и, дразня, улетит. Поймала одну, тоскливо проводила резвящиеся бабочкой другие и, плача, поплелась к дороге. Шофёр оказался добрым – до города довёз бесплатно. Отвлекал разговорами, да только не до разговоров ей было: пляшущие по полю бумажки стояли перед глазами, разбавляя кровь ядом. К медучилищу подъехали поздним вечером. Варя опустилась на ступеньку, прислонила к стене балетку, прижала голову к согнутым коленям, да так и уснула. Утром её разбудила незнакомка (выяснилось, баба Настя) – завела в здание, угостила ломтем хлеба с маслом, стаканом сладкого чаю, отвела в комнату и велела отсыпаться.

* * *

Так началась её жизнь в городе.

Свою подшефную баба Настя подкармливала часто. Когда она надолго пропадала, Варя доставала припрятанные в платочке три рубля, покупала батон хлеба за 20 копеек, делила его на четыре части и порцию запивала водой.

После экзаменов Варе определили стипендию. Сорок рублей – целое состояние, и она зажила почти что богато. Талисман баба Настя пристроила Варю ещё и уборщицей на почтамт, так что вечерами мыла полы, но времени на уроки хватало, денег тоже. Она приоделась, купила сапоги и пальто для зимы. Баба Настя связала шапку и шарф. Такой заботы, внимания и любви Варя никогда не знала, лучшей жизни тоже, и дурацкие мысли, будто она «лишняя», ушли. Летние каникулы проработала на заводе, где хорошо платили, и ко второму году в её гардеробе появились юбки, кофты, свитера, туфли, босоножки – словом, в одежде сравнялась с городскими.

Четыре года пролетели незаметно. После училища её распределили в одну из городских больниц. Надо было освобождать общежитие, и баба Настя через знакомых помогла ей снять комнату в нагорной части города. Там Варя и жила – работала и подрабатывала. Одевалась дёшево, но со вкусом.