Онлайн книга «Три розы»
— Ты пела в салуне за деньги. — Да, но вовсе не для того, чтобы потешить свое тщеславие. И потом я пела только гимны. Нам нужны были деньги на еду и на кров. — У тебя почти пять тысяч долларов, — напомнил он. — Но это не мои деньги… Они принадлежат преподобному Корриману и семьям, которых он везет на поселение. Адам кивнул, он все понял. — Расскажи, как тебе удалось забрать деньги у Эзекиела. — Однажды днем, когда мы были в Новом Орлеане, я сидела в саду. — Где были твои охранники? — В тот день за мной следил Лыоис. Я дала ему запереть себя в комнате, а потом осторожно выбралась через окно и убежала в сад при церковном дворике. Так вот, я слышала, как Эзекиел хвастался, что он собрал больше четырех тысяч долларов и ни цента не думает отдавать Томасу Керриману. — И что на это ответил Томас? — Он пригрозил обратиться к властям. Эзекиел рассвирепел. Он заорал, что убьет Томаса, если тот скажет кому-нибудь хоть слово, что ему уже случалось убивать и ему это раз плюнуть. Тут выскочили Лыоис и Херман, напали на Томаса и повалили на землю, а потом Эзекиел подбежал и принялся пинать его ногами. От испуга я даже не могла закричать. Опомнившись, я бросилась было разнимать их, но, к счастью, подоспели другие. Лыоис и Херман удрали, а Эзекиел, высокомерный, как всегда, спокойно повернулся и не спеша пошел к церкви. — Тогда ты и решила забрать у него деньги? — Да. Я пошла в его комнату и нашла их под матрасом. Глупец, он спал на них каждую ночь! Я положила деньги в сумку и сбежала. — В Роуз-Хилл? — Нет. Томаса забрали в больницу, поэтому я некоторое время скрывалась в Новом Орлеане, ожидая, когда он выйдет оттуда, чтобы передать ему деньги. Я не посмела навестить Томаса, опасаясь, что за ним следят люди Эзекиела, Но наконец я набралась храбрости, прокралась ночью в больницу и узнала, что Керриман уже уехал в Канзас. — Именно туда ты и направляешься? — Да, — ответила Женевьев. — Из Нового Орлеана я собиралась прямиком отправиться на поселение в Канзасе, но меня беспокоил Эзекиел. Ведь я стала невольной свидетельницей его гнусного нападения со своими подручными на Томаса, видела, как Керримаиа били,и он наверняка догадался, что деньги взяла именно я, и понял, с какой целью. Я боялась погони, мне совсем не улыбалось попасть в засаду. — Поэтому ты и приехала в Роуз-Хилл? — Я думала спрятаться на ранчо хоть па время, так как была абсолютно уверена, что там Эзекиел не станет меня искать. — Господи, ну почему ты не рассказала мне все, когда мы сидели в библиотеке? — Я не хотела тебя втягивать во все эти дела. Мои заботы — это мои заботы, и я должна сама с ними справляться. И потом: поведай я тебе о своих трудностях, ты непременно настоял бы на том, чтобы я отдала тебе деньги Томаса на хранение. — Точно, — согласился Адам. — Ну вот видишь. Я не хотела подвергать твою жизнь опасности и не хотела, чтобы кто-то другой отдал деньги Томасу. Он должен был знать, что я не заодно с Эзекиелом. Для меня это очень важно. — Уверен, что он это и так знает. — Я обязательно скажу Керриману, как мне жаль, что я оказалась такой слепой! Эзекиел ведь не отступится от своего, как ты думаешь? — Это верно. Да за пять тысяч долларов он любому глотку перегрызет! — Можешь мне кое-что пообещать? — Она заглянула ему в глаза. — Если со мной, не дай Господи, что-нибудь случится или мы вынуждены будем разделиться, ты отвезешь деньги Томасу? — Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. — Адам, эти деньги необходимы тем людям. Они на еду и одежду, понимаешь? Обещай мне! — потребовала она. — Обещаю, — твердо ответил он. Женевьев опустила голову. — Можно себе представить, что ты обо мне думаешь! Я была такая глупая, тщеславная… Адам наклонился и поцеловал ее. — У тебя такое доброе сердце, — хрипло проговорил он. Она быстро отстранилась от Адама. — Ты… Ты не можешь.., не должен так думать. Вовсе у меня не доброе сердце! Будь я поменьше занята своей особой, я сразу раскусила бы Эзекиела. Я вела себя как дура, происшедшее было для меня хорошим уроком. Теперь ты понимаешь, откуда во мне столько неверия? И цинизма? — немного помолчав, серьезным тоном спросила она. Адам с трудом подавил желание рассмеяться. — Даже если ты очень сильно захочешь стать циничной, у тебя это никогда не получится. Ты самая доверчивая душа, какую я когда-либо встречал в своей жизни. У тебя действительно прекрасное, доброе сердце, поверь мне, Женевьев! — Ты опять… — прошептала девушка. Он медленно усадил ее к себе на колени. Она не противилась, более того: она сама обвила его шею руками. — Что опять? — спросил Адам. — Опять сказал, что у меня доброе сердце, шептала она еле слышно. — Не надо. — Почему? — Потому что мне это слишком приятно. — Она потупилась. — Ты ведь собираешься снова меня поцеловать? Да? Не стоит. Я должна уехать в Париж, а ты вернешься домой. Когда наступит время расставания и каждый из нас отправится своей дорогой, мне будет слишком тяжело, я буду грустить о тебе. Останемся друзьями, ладно, Адам? Хотя, если быть честной, мне очень хочется, чтобы ты сейчас поцеловал меня. Всего один раз, последний, а потом… — Пожмем друг другу руки? — бросил он сухо. — Да, и можешь по-братски чмокнуть меня в щеку. Неужели она говорит всерьез? Неужели не понимает, что их отношения стали более глубокими, чем просто дружеские? Впрочем, он сам во всем виноват. Он ведь не говорил ей о своих чувствах. Он вообще не обсуждал с ней это. Он заботился о ней, он думал только о ней, но ни разу не сказал о том, как она ему дорога. — Я думаю, тебе следует узнать, что я никогда не целую друзей, не чмокаю в щеку братьев и, конечно уж, не называю их «дорогими». — Мы не можем увлечься друг другом. — Мы уже увлечены. Она казалась растерянной. — И совершаем ошибку, — растерянно проговорила она. — Ты ведь и сам это понимаешь, правда? Ты хочешь мира и покоя, у тебя размеренная, устоявшаяся жизнь, и я только помеха. — Не надо заниматься уничижением. Да, ты упряма и своенравна, тут ничего не скажешь, но нарушителем спокойствия тебя уж никак не назовешь. И то, что я испытываю к тебе, тоже отнюдь не назовешь сугубо дружескими чувствами. Женевьев осторожно высвободилась из его объятий, но Адам тут же снова прижал ее к груди и прошептал: — Просто у меня нет шансов, да? |