
Онлайн книга «Судьба благоволит волящему. Святослав Бэлза»
Для Г.Р. Державина и многих его современников понятие «донкихотство» было почти равнозначно таким словам, как безрассудство, чудачество, сумасбродство. Это видно хотя бы из контекста упоминавшейся уже державинской оды «Фелица»: Не слишком любишь маскарады, А в клуб не ступишь и ногой; Храня обычаи, обряды, Не донкишотствуешь собой…
[32] О подобном восприятии образа Дон Кихота в конце XVIII – начале XIX в. свидетельствует также басня И.И. Дмитриева «Дон Кишот» (являющаяся, впрочем, переложением с французского). И, пожалуй даже, стихотворение К.Н. Батюшкова «Ответ Тургеневу» (1812): Сей новый Дон Кишот Проводит век с мечтами: С химерами живет, Беседует с духами, С задумчивой луной, И мир смешит собой!
[33] Но с течением времени менялось отношение к роману Сервантеса, и с постижением глубины образа его главного героя приобретало новые черты сложное понятие «донкихотство» [34]. Дон Кихот переставал быть Дон Кишотом. Это ясно чувствуется в прекрасной поэме Аполлона Григорьева «Venezia la bella» (1858): Я склонность к героическому с детства Почувствовал, в душе ее носил Как некий клад, испробовал все средства Жизнь прожигать и безобразно пил; Но было в этом донкихотстве диком Не самолюбье пошлое одно: Кто слезы лить способен о великом, Чье сердце жаждой истины полно, В ком фанатизм способен на смиренье, На ком печать избранья и служенья
[35]. И уже совсем не как «чудачество» и «сумасбродство» воспринимается «донкихотство» в гневных строках напечатанного в 1901 г. в приложении к «Ниве» стихотворения К.М. Фофанова «Декадентам»: Прочь, рабы! И прочь, князья уродства, Душен ваш бесчувственный огонь… Прочь, фигляры! Маску донкихотства Пусть сорвет с вас дерзкая ладонь!
[36] Постепенно окончательно отошла на второй план «смешная немочь» Дон Кихота, а главным являются его благородство, мужество, самоотверженность, доброта, правдолюбие, непримиримость к злу, верность идеалам. То, что сегодня для нас «безумство» и «донкихотство» – далеко не одно и то же, хорошо ощущается, когда эти слова стоят рядом, как, например, в стихах К. Ваншенкина, посвященных известному эпизоду биографии Пушкина: …Но что это? Безумство? Донкихотство? Мчит вихрем Пущин к Пушкину сейчас…
[37] В понятие «донкихотство» теперь непременно вкладывается оттенок возвышенности и благородства. Очевидно, именно так трактовал «донкихотство» молодой харьковский поэт, назвавший «Дон Кихотом в мужицкой робе» создателя «Войны и мира» [38]. Дон Кихот – один из тех немногочисленных литературных героев, которые живут в человеческом сознании наряду с реально существовавшими историческими персонажами. Рыцарь Печального Образа и его верный оруженосец Санчо Пайса принадлежат к числу тех литературных героев, которым ставятся памятники. Один из таких памятников описал в своих очерках «Мое открытие Америки» Владимир Маяковский. «Дон Кихот» был второй книгой, которую прочел ребенком Маяковский [39], и тема Дон Кихота проходит в его поэзии. В опубликованном в 1916 г. стихотворении «Анафема», позднее печатавшемся под заглавием «Ко всему», Маяковский писал: Любовь! Только в моем воспаленном мозгу была ты! Глупой комедии остановите ход! Смотрите — срываю игрушки-латы я, величайший Дон Кихот!
[40] В небольшой поэме 1923 г. «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» поэт вновь упоминает ламанчского рыцаря [41]. Благодаря громадному общечеловеческому значению, которым обладает образ Дон Кихота, замечательная книга о нем почти сразу же после создания перешагнула национальные рамки. В стихах, обращенных к Дон Кихоту, писал об этом Валерий Брюсов: |