Но об этом в Кобрине никто не знал. Ото всех Лили прятали, никому не желали показать. Стыдились ее, непохожую на других детей.
А когда помер дядя, его дочь из дома тоже улизнула куда-то. До сих пор не могут найти.
Но Ларре не верит, что кузина его жива до сих пор.
Хотя теперь она нашлась. Лие придется занять ее место…
А если игра не удастся, гнева фасциев опасаться нужно будет не только ей, но и ему, сильному норту, что не знает такого слова, как «проиграть».
* * *
Заснуть не могу. Лезут в голову ненужные и пустые упрямые мысли. Сама верчусь на мягкой пуховой перине, укрытая тяжелым одеялом, сковывающим меня будто рыбацкой сетью.
И думаю.
Зачем понадобилось Ларре вести меня на прием благородных? Неужели инквизиторы снова вылезли из своих темных укромных нор?
Воспоминание о встрече с уродливой инквизиторской тенью надо мной коршуном кружит, подбираясь, чтобы напасть. Мне от него никуда не деться, не спрятаться.
А черные тени на гладких стенах будто бы разевают рты, показывая кривые и острые зубы. И ощущаю я смрад от их гнилого дыханья …
Не могу. Душно мне, тесно. Выхожу в пустующий коридор. Как обманчиво… Будто легко из дому убежать, а на самом деле всюду поместье окружает бдительная и опасная стража. С кенарами, которые легко могут преломить мой хребет, рассечь нежное горло.
Что мотылек на огонь впереди лечу. Перехожу на бег, тяжело, надсадно дышу. Врезаюсь в кого-то. Запах знакомый.
Дарий…
Он держит меня в своих сильных руках. Близоруко щурится в полумраке:
— Вы? — слышу удивление в его мягком хрустящем голосе, похожем на сладкий айвинский лукум.
Его губ касается легкая, нежная улыбка. Словно он видит стародавнего друга, с которым уж и не ждал давно повидаться.
— Простите меня, — извиняется предо мной Дарий.
По моим вискам катится пот, сердце неуемно и часто, гулко звучит.
— За что? — говорю после бега я хрипло.
До чего теплы его светлые глаза… В них обжигающая горячая пустыня. Нагретый солнцем белый песок. Бескрайние барханы и дюны. И такие же они теплые, согревающие, как у его старшего брата — Ильяса…
— Помешал? — по-доброму надо мной Дарий смеется.
Не извиняюсь. Не могу я, не умею. Лишь почему-то грубо у него спрашиваю:
— Что вы здесь делаете?
Его мягкое лицо вдруг становится ранимым и грустным.
— По правде, мне пришлось. Пока что… — признается.
В моем голосе сквозит липкое терпкое недоумение:
— Почему? — удивляюсь.
— Книжник я… — объясняет Дарий. — А в поместье Таррума есть библиотека с ценными рукописями. Еще прабабка его собирала. Меня отправили сюда из-за них.
— Биб-лио-тека, — пробую на вкус это незнакомое и сложное слово.
— Были в ней? — спрашивает.
— Нет, — я машу головой. — Теперь хочу посмотреть.
— Пойдете, — приглашает он следовать меня за собой.
И ведет. Иду я за ним по запутанной сети из длинных и мрачных коридоров да узких и низких ходов. Пока не оказываемся мы в старом крыле, мне незнакомом.
Дарий отворяет тяжелую дверь. Пыль щекочет мне нос, и я отвернувшись громко чихаю.
Первое, что вижу я, — это искусный витраж, закрывающий собой всю высокую стену. На нем вижу я волчицу. Ее яркие глаза изнутри подсвечены льющимся светом полной луны. И выглядит она спокойной, расслабленной, но все же готовой показать свою силу.
А ее шерсть темна, но не так черна, как моя. У мощных лап растет колючий чертополох с крупными корзинами пушистых соцветий.
— Красиво, да? — с какой-то странной гордостью Дарий говорит мне. — Жаль, никого здесь не бывает. А я любуюсь каждый раз, как захожу. И глаза ведь такие у зверя синие… Вечно бы в них смотрел.
Я подхожу вплотную и провожу по стеклу руками, стираю с него осевшую серебристо-серую пыль. Смотрю на свои грязные пальцы, на появившийся темный ободок под отросшими и длинными ногтями.
Как горько. Ведь этот прекрасный витраж годами был похоронен под слоем напавшей губительной пыли.
— Говорят, такие серо-бурые волки в Вилленском княжестве водятся, — бормочет Дарий.
В Айсбенге таких уж точно не найти…
— Узнать бы, что за мастер делал этот витраж, — с грустью, мечтательно произносит айвинец.
— Так вы не знаете… — с сожалением почему-то я говорю.
— Искусник свой знак оставил. Видите? Рядом с вами, внизу… Мне только он незнаком.
А вот я его повидала достаточно. Встречала в ледяном Айсбенге на острых скалах, на бездушных холодных камнях. Была нарисована на них древняя метка, и поныне пахшая железной кровью, могущества которой истинного не знает никто.
И видела я знак, лежащий шрамом, на сильном теле Таррума. Старый рубец, от которого колдовством рьяно веет.
А теперь здесь. Витраж. Библиотека. Волки…
— В эту библиотеку, кроме норта, никто уж теперь не захаживает, — рассказывает Дарий. — А он весь в войне погряз, не до книжек ему.
Я отрываю свой внимательный взор от искусной картины, сотворенной из тонких осколков стекла. Повсюду от меня стоят высокие стеллажи, заполненные рядами старых и пыльных книг. На их корешках выведены чудные буквы незнакомых мне таинственных языков.
Но витраж по-прежнему манит меня. Зачаровывает, влечет…
— Глаз не оторвать? — ухмыляется Дарий.
Он прав… А черно-бурая волчица лишь лукаво глядит на меня.
В библиотеке я ощущаю покой, уютный, родной. Каким не стал мне ни один угол в холодном огромном поместье.
А Дарий будто пылает мирным и спокойным огнем. Так и хочется протянуть к нему холодные, остывшие руки. Погреться…
— Спросить я вас хотел… — нерешительно он говорит, тяжело собираясь с нелегкими мыслями.
Предчувствуя, вселяется в мое тело колючий озноб. Не хочу слушать, что он мне поведать решился. Но Дарий не желает молчать:
— Вы же были там с ними… — подбирать слова ему трудно. — Шли вместе с Таррумом. Знаете, что сталось с моим старшим братом, Ильясом?
Из моего горла не вырывается ни одного предательского, постыдного звука. С отчаянием я кричу себе в мыслях: «Нет! Нет! Нет!» А сама ему отвечаю наоборот:
— Нет, — лгу, ощущая, как в горле копится душащий ком. — Нет… — выговариваю тяжело. — Я с вашим братом тогда не встретилась. Норт позже меня отыскал.
Не знаю сама, почему ему не сумела признаться. Но вру человеку, не желая того пуще ранить. Хотя должна бить его больше, сильнее. Ведь люди же все одинаковы. Нет?..
