И он был могуч, статен. Но следом за ним шла приставучая молва — будто впитал ребенком он свою силу с диковинным волчьим молоком.
Говорили про юношу, что он может поднять кобылу. Кличали в Лиесе богатырем. Из родного дома он рано ушел, ратные подвиги повсюду его путь освещали.
Молвили, что однажды он спас от страшных разбойников наследницу, ехавшую из Кобрина. Чужой император вздумал озолотить храброго лиесца по весу дочери, горячо им любимой. Но герой отказался от щедрой награды, заставив себя уважать.
Одно только его мучило и нещадно терзало: хладное чувство засело в его сердце. Простое — зовется тоскою. Одиночество изводило мужчину до самой кончины. Говорили, что перед смертью он, старик, уставился в пустоту пред собой и счастливо вымолвил: «Волчица, мать мне родная…» Так и умер с улыбкой, редко являвшейся на его устах.
Только слава о нем жива до сих пор. Облетела она весь материк, Эллойю. И мальчишки мечтают вырасти, хоть немного похожими на этого знаменитого воина. Чьему имени перевод — «светом озаренный». Азарий.
Глава 12
Впереди виднеется бескрайний и широкий лес. Закатное солнце золотит голые ветви и касается древесной коры алой кистью. В тишине раздается шепот летящего ветра, и слышны разговоры бурлящей горной реки.
А на синем небе появляются звезды: сначала красным пламенем загорается путеводный Таллий, затем за ним следуют остальные. По небосводу летит комета и, сверкая своим белым хвостом, рассекает глубокую, темную синь.
Ильяс видит над собой свергнутую богиню Ринойю, а рядом с ней созвездие покрупнее — ее свирепого медведя Бакху. Изящная рука охотницы указывает на впереди появляющийся волшебный Лиес. Там ждут бывшего воина Таррума массивы лесов, где разная нечисть живет вдоволь, узкие звериные тропки и люди, не ведающие суеверного страха перед таинственным, незнакомым им колдовством.
Но этой ночью Ильяс в последний раз засыпает на неплодородной твердой кобринской земле. И молит богиню-охотницу, что этой ночью обернулась слепящее-яркими звездами, ее отваги, храбрости и внутренней силы. А сидящего рядом с Ринойей зверя — покровительства, защиты для тех, кто остался в суровой империи. Встретиться бы с ними, свидеться… Сам читает их имена, словно ведовское заклятие: Дарий, Рогвор, Голуба-знахарка, волчица из Айсбенга, которую он не сумел спасти…
Сон ему приходит тревожный. Вдруг снова он видит мертвеца Саттара, глядящего на него безумными застывше-ледяными глазами. Почивший охотник тянет к нему свои покрытые белым снегом руки. Убитый хватается за рубаху крючьями пальцев и рвет к себе Ильяса. Айвинец вырывается, кричит, но Саттар будто не слышит его.
Слышится треск порванной льняной ткани. В чистый снег падает слетевшая с рубахи Ильяса сребристая пуговица и, растаяв легко, как снежника, красит в красно-багряный белую землю.
— Ты дол-ж-жен был умереть в-вмес-с-те с-со мной, — шелестит в беспробудном сне мертвый голос.
Саттар обхватывает руками его крепкую шею и с нечеловеческой силой давит. Ильяс задыхается и с трудом хрипит:
— Нет…
Чувствует, как не хватает ему дурманяще-сладкого воздуха. Пытается отбиться, но все без толку. Смерть к нему подступает… И будто бы за плечом Саттара Ильяс видит ее, вечно молодую старуху. Та выжидает, к нему не подходит. А взгляд безразличен… Ей все равно.
Слышится режущий визг. В заледеневшее лицо Саттара вцепляется теплыми когтями кот. Охотник расслабляет свою железную хватку, и Ильяс навзничь оседает на снег. Делает вдох. Кислеющий воздух достигает его легких.
До чего ему приятно снова дышать…
— Просыпайся! — кричит Рогвор, тут же становясь человеком. — Я его задержу!
Ильяс думает, отчего оборотное заклинание старого друга и здесь, в посмертном мире, действовать может. А Рогвор, теперь уже человек, дерется со страшным почтившим в Айсбенге охотником.
— А как же ты? — айвинец спрашивает у колдуна.
— А я уже мертв, — безразлично, легко его друг отвечает.
Тогда Ильяс вдруг замечает, что глаза того блестят, будто стекляшки, и похожи на иссиня-черный обсидиан.
— Давай же, Ильяс! — торопит Рогвор.
Ильяс видит, как Саттар наносит удары чародею один за другим. Рогвор пытается биться, но погибший воин ему не под силу. Кот падает в снег…
А у Ильяса мутнеет в глазах. Он хочет помочь другу, но сам руки не может поднять: словно ватным, тяжелым становится его тело.
Меркнут лица, сражение. Все вокруг теряет краски.
И Ильяс открывает глаза. Рассветает. Он лежит на поляне, впереди рассекает Лиес горизонт. Ни Сата, ни Рогвора — никого рядом нет.
Только рядом садится на корягу ворона и глядит на него с интересом. Рассветает. На небе исчезает Ринойя, Таллий покидает свое пристанище за ней вслед.
«Вот ведь, приснится», — думает Ильяс.
Отчего-то только дышать ему по-прежнему трудно. Горло саднит, а на шее лиловыми и черными пятнами лежат синяки, принося неудобство.
* * *
Таррум снимает с меня неприятное платье, сжимавшее грудь сильными прутами, не давая дышать. Я жадно глотаю воздух.
Вдох обжигает. Но сколь он прекрасен — не передать.
А тело болит после тугого корсета, как от жестоких ударов. Будто Аэдан помял мне снова бока.
Меж лопаток я чувствую невесомо легкое прикосновенье. Это Ларре проводит пальцами по моей голой коже. Едва дотрагиваясь, рукою скользит по спине. Я ощущаю его касанье, будто слабое дуновение ветра. Он доходит до пояса — и тогда я чувствую боль. Знаю, что там расцвели темные синяки, служащие напоминаньем о нелегком приеме.
Таррум непривычно молчит, не режет нещадно словами будто точеным лезвием. И также бесшумно уходит, не сказав ничего.
А я остаюсь одна. Тушу свечи, остаюсь в темноте. Затем ложусь на кровать и быстро от усталости засыпаю. Снится мне Айсбенг — прекрасный, холодный мой дом. Во снах вижу рядом Китана, призраком следующим рядом со мной. Только странно: нет той нити, соединявшей нас прежде. Словно и не привязана теперь я к нему так, как тогда.
Поутру открываю глаза и вижу — ночью окно распахнулось. Холод, пришедший снаружи, и принес Айсбенг в мой глубокий сон.
Одевшись, выхожу в коридор. И там я чую слабый дух смерти. По следу, что ищейка, в полумраке иду, пока не вижу на полу лежащее тело. А оно принадлежит Молчуну — мужчине, некогда отравившему Ларре.
Острое лезвие поразило сердце убитого. Из него торчит простая деревянная рукоятка кинжала. А под почившим мужчиной кровь густо лежит, и ее запах у меня в носу не исчезая стоит. Глаза Молчуна будто спокойно, равнодушно застывши, глядят в пустоту.
Слышу шаги. Судя по поступи — Инне. Оборачиваюсь и его замечаю. Его внимательный взгляд натыкается на лежащего на полу мертвеца. Затем он смотрит на меня и обвинительно произносит:
