Книга Очкарик 3, страница 38 – Семён Афанасьев

Несмотря на то, что они находились в людном месте.

— Да? — человек заинтересованно оторвался от еды.

Посмотрел ей в глаза, что-то прикинул и решительно поёрзал на лавке, касаясь ее под столом своим коленом.

Она поощрительно опустила веки и и решительно прижалась своим бедром к его бедру.

От двух орчанок и одной дроу манёвр не укрылся — те опять хихикнули.

Асем с удивлением обнаружила, что ей на это абсолютно наплевать.

— Этот, — она кивнула на место, где сидел Хосров, — взбеленился тогда, когда ты про культурный код заговорил.

— Точно?! — Вадим напрягся. — Это важно.

— Да. Я сразу его мысли не расшифровала, то есть не поняла. Увидела — но ушло время чтобы сообразить.

— В смысле?

— Ну знаешь, как когда на чужом языке общаешься? Слышишь слова, а соображаешь содержание только через мгновение или пару, — подобрала она аналогию, чтобы товарищ понял. — Ты услышал и запомнил, но дошло не сразу.

— Ааа.

— Можешь объяснить, о чём ты думал в этот момент? — орчанка заглянула товарищу в глаза и требовательно подхватила его под руку.

Будто бы невзначай прижимаясь к его предплечью своей грудью, как это делали до того Хе и Акмарал.

— А ты чьи мысли тогда читала? — Вадим подозрительно посмотрел на неё. — Мои или его? Колись давай.

— Твои, — честно призналась Асем. — Твои мне показались интереснее, — она деликатно опустила взгляд и улыбнулась.

— Я увидел в нём кое-что знакомое из моей предыдущей жизни. Оно всё мне активно не понравилось.

— У тебя тогда возник какой-то очень яркий образ, большой и сложный. Как ты говоришь, комплексный. Что это было?

— Одна аксиома. Если народ помнит свою историю, его реально не сломать.

— Что такое аксиома? — поинтересовалась Хе, с интересом наблюдая за грудью дочери хана и предплечьем человека.

Асем, уловив её интерес, очень прикольно застеснялась, но не отодвинулась.

— Утверждение, принимающееся на веру без доказательств.

— А почему ты тогда подумал, что этот Хосров совсем не понимает орков? И не только нас? Какое-то явление, мне незнакомое.

— Совесть и чувство собственного достоинства, — хохотнул человек. — Разве что-то новое? Я о них думал, но в масштабе психологии народа.

— А-а-а. Видимо, я просто не так сообразила в суматохе. Ты имеешь в виду, что тебе и нам будет стыдно посрамить предков? Если отойдём от своих принципов?

— Не так линейно, но да. Где-то так.

— А почему ты тогда подумал, что геноцидом уважающий себя народ запугать нельзя? Там ещё что-то про родителей и детей было.

Жулдыз, Акмарал и Хе замерли, тоже внимательно ожидая ответа.

— Я же успел познакомиться с вашим народом в вашем лице. Если твои предки — герои, и ты об этом знаешь, то… Хм, как бы тут сказать попроще… В общем, есть такая фигня в психологии: модель поведения, которую ребёнок или формирующаяся личность копирует с авторитетов.

— Не останавливайся, я тебя понимаю, — Асем сейчас действительно достаточно легко вытаскивала у Вадима из головы значения незнакомых слов.

Девчонки слушали и не вмешивались.

— Ничего себе, ты в абстрактных понятиях прокачалась… В общем, прямые предки по биологической линии — это для человека всегда авторитет номер один, при прочих равных условиях.

— В сравнении с чужими.

— Ага. А ещё распознание по принципу свой-чужой вообще очень характерно для человеческой стаи, — хуман от чего-то возбудился из-за собственного рассказа и сейчас выглядел более чем живо.

— Не только для людей. Я вообще склонна думать теперь, что эта твоя психология достаточно универсальна, — заметила младшая из сестёр. — Извини, если раньше наезжала на тебя не по теме. Продолжай, пожалуйста.

— Так чего ты так завёлся при упоминании геноцида? — продолжила хозяйка табуна.

— Там, откуда я прибыл, когда один народ хотел колонизировать другой, у этого другого очень часто в первую очередь уничтожались носители нематериальной культуры.

— Это кто такие? — Асем уже видела ответ у него в голове, но уточнила для подруг.

— Поэты, сказители, священнослужители. Все грамотные зачастую. Я просто смотрю, куда направляются их удары — и во мне срабатывают воспоминания моей предыдущей жизни.

— Понятно… — дочь хана видела то, что он помнил и чувствовал, но не хотел говорить вслух. — А что в имени этого Хосрова тебе показалось знакомым?

— Да, тоже хотела спросить! Ты так странно удивился, когда он представился, — вспыхнула интересом Хе. — И я заметила!

— Так Хосров же! Там, откуда я родом, мне в университете преподавали историю литературы…

— Какой литературы? — перебила Жулдыз.

— Литературы того языка, который я учил в том университете, — улыбнулся человек. — Тебе вряд ли что-то скажет. Если встретим того, кто на нём говорит, я тут же дам знать.

— Так что за Хосров? — напомнила метиска.

— Полное имя — Амир Хосров Дехлеви. Жил почти за тысячу лет до меня. Я потому и удивился — неужели этот тоже стихи пишет? Имя редкое. Наверное.

— А откуда ты узнал ту неприглядную историю? — Асем требовательно вцепилась в куртку Вадима.

— Какую? — человек слегка опешил, косясь на её пальцы и не понимая, о чём речь.

— Про отпрыска знатного семейства, ты сам рассказал. Который принялся пить харам и похоронил себя как личность. Ответь! — орчанка добавила просительных интонаций в голос.

Обычно мужчины не могут устоять — дочь хана сейчас ориентировалась на свой небольшой теоретический опыт.

Ей почему-то было очень тепло и уютно в этот момент. А ещё очень не хотелось, чтобы их бедра под столом разжимались.

— Хочешь — поцелую? — продолжила она неожиданно для себя, намереваясь сбить двух птиц одним камнем и используя момент, как ей казалось, по полной.

Сбоку сдавленно хрюкнула Хе и закашлялась Жулдыз.

— Асем, я тоже очень тебя люблю, — человек повторно озадачился в ответ, накрывая её пальцы своей ладонью. — Но я не хочу говорить вслух то, что сейчас думаю. При этом мы оба помним: ты можешь отлично увидеть мои мысли. Сделай одолжение — потрудись?

— Я специально не читаю тебя, когда волнуюсь, — задумчиво выдала орчанка через несколько ударов сердца, отпуская наконец куртку товарища. — Или когда мы с тобой ведём диалог. Хм. Но если ты сам буквально настаиваешь, — её глаза впились в переносицу собеседника.

Затем лицо дочери хана стало озадаченным, глаза широко и удивлённо открылись:

— Вот я тупица!