Онлайн книга «Угловая комната»
|
– Сейчас придет Алина, а с ней – бельгийцы, – объявил Серёжа. Какие бельгийцы? где она их нашла? – спросил было я, но понял, что перцовка сделала свое дело. Рот не слушался: вместо нужных фраз на языке возникали ненужные, совершенно неуместные – будто проступающие сквозь язык водяные знаки: – Может, ты не хотел ее насиловать. Может, она не так или не то… – Ты псих? Не вздумай начать при Алине… – Помнишь про Бабу… – Что за?.. – Ну, про Фарика – пулярка, Мариен-что-то-там… – Ты о чем?.. – Он пытался меня трахнуть… – Точно псих… – Теперь он умер, его нет… – Блядь, у тебя что, температура?.. Его ладонь на моем лбу – без колец, безо всякой задней мысли. Я неуверенно дошел до туалета, умылся – увидел в зеркале отдаленно знакомое лицо. Что я такое несу? Зачем это рассказываю? Опять по стенам: веранда, открытки. И повсюду кирпичная пыль – на волосах, ботинках, раковине, балдахине. За столом появилась Алина, Серёжа стал знакомить нас: привет, где-то виделись, не помню где. Потом бельгийцы: трое парней и девчонка – не сумел удержать в памяти имена. Я спросил: – Откуда они взялись? – Они у нас по обмену, – ответила Алина. – Меня к ним деканат приставил. За это и выпили. Серёжа плотно сел на уши бельгийцам: он любил на пятой рюмке наводить мосты и преодолевать границы, мучая случайных иностранцев культурным обменом и кустарным английским. Бельгийцы не очень могли по-английски – или же пытались избавиться от Серёжи: они постоянно что-то спрашивали у Алины на французском – Алина постоянно отвлекалась от набросков завтрашнего рукава, от многословно объясняемой разницы между тату-машинками, от предложений набить что-нибудь на запястье (бабочку, буковку или бутончик). От нечего делать я пошел глазами по антресолям: всякий хлам – будильники, подсвечники, цветочные горшки. Одинокая полка с книгами: переплет сафьяновый, переплет пятнистый, как чибисово яйцо, переплет из кожи цвета мочи с прозеленью. Что я тут делаю? Откуда я взялся? Дай ответ – не дает ответа. За переплетами и горшками не заметил, как в бар завалились четыре детины с красными рылами. Сесть было негде, детины пошли нетвердо между столами – и вдруг один как заорет: – А ну, кто здесь мусора? – и такая сделалась тишина, что не выдохнешь. А детина опять: – Я сказал, кто здесь мусора? – и опять вхолостую. Наконец он спросил в третий раз – и тут же сам себе ответил: – Мы здесь мусора! – и все четверо заржали. Бельгийцы тут же захотели домой – не иначе как в Бельгию. Серёжа, настроенный на продолжение культурного обмена, уговорил их – через Алину – сменить бар: он слышал про новое место на Кожевенной. Андрюха от Кожевенной отказался: четыре цвета, сложный сюжет – все понятно. Посадили его в такси, двинулись всемером вниз по улице, бельгийцы все время позади – того и гляди сбегут. Снова шведы, снова дождь – дождевик Серёжа забыл в «Гараже», но и хер с ним. Я заново спьянел от воздуха: размытые пятна вместо лиц, поверх домов и переулков – Шайо и калягинский театр. У всего – ветра, запахов, шума машин – появилось невероятное, символическое значение. Клошары толпились у закусочных, профессора по притонам играли в белот, мясники, отработав смену, тащили проституток в номера – вкусить иных благ от иного мяса. Гомон, чайки, грохот метро – слева в толпе Серёжа крикнул: – Сюда, – и мы вошли. Подвал с потолком в два метра и без единого окна – и нет больше города: от улиц и площадей остался смутный призрак, и попа́дали мотыльки, и липовые аллеи истончились до карандашного наброска, и яблони, опаленные, обронили цветы, и даже звезды высохли – небо черно как могила. Прямо по курсу – диван, на диване полулежа – огромный швед, на шведе – две русских девочки: попеременно целуют его то в щеку, то в шею. Играет аккордеон, ритмично стрекочет электрический бильярд, из телевизора – новая серия «Мегрэ». Где-то сбоку невидимо – бар; Серёжа ставит поднос с семью шотами – и тут же: – Где, сука, бельгийцы? Пропали. Прокрались, не встревожив скал. Короче говоря, съебались. Воздух испортился – так резко и невыносимо, словно в кульминации струнного квартета соль минор разом лопнули все струны, и Дебюсси на секунду обернулся скрипом чудовищной резкости, а затем заглох – к бесконечному разочарованию толпы. Поделили шоты: Алине – один, мне – два, Серёже – четыре. Потом такси. – Куда едем? – спросил я. Алина – неуверенно: – Ко мне. – Может, по домам? – Сиди, – сказал Серёжа. Двор в лужах, грязная лестница, тесная квартира на третьем этаже; выглянув в окно, понял, что рядом Бурнаковка. Опять шоты – на этот раз виски. – Я больше не могу. – Пей, – сказал Серёжа. Алина куда-то пропала, зато появился кот: черный, с серыми разводами. Серёжа усадил его к себе на колени, начал усердно гладить: кот всем видом показывал, как ему не по душе Серёжа и Серёжины ласки, но вырваться не мог. – Может, тебе извиниться? – Перед кем? – Перед Беловой. – Не начинай. – Она считает, ты ей жизнь испортил. – Пусть считает. – Если вы не поняли друг друга… – Слушай, я не собираюсь это обсуждать – и не собираюсь извиняться. Сколько нам было? Тринадцать? Пятнадцать? Мне хотелось потрахаться, ей – скорее стать взрослой. Я свое получил – и она получила: «Пятёрочка» – ну куда взрослее? – Ты серьезно? – Она мне тоже жизнь испортила. Или могла испортить. – Как? – Хером об косяк. А если б я заразился? – Не заразился. – Но мог. – Но у нее же до тебя… – Откуда мне знать? Может, было. – Сам сказал: хотела взрослой… – Хотела. А может, не хотела. Чего ты доебался? Вернулась Алина – Серёжа тут же пнул меня под столом: дескать, ни слова. Еще раз выпили, потом нашли в серванте карты – стали играть в дурака. Я на полпути забыл, что черви – козыри: кон закончил с половиной колоды на руках. Попросил стакан воды, приметил кресло в углу. Проснулся оттого, что Алина трясет меня за плечо: – Твой друг, – она особенно ударила это «друг», – уже ушел. И ты пиздуй. В занавесках желтело солнце. На столе – пустая бутылка. На полу – трефовый валет. – Как ушел? Куда? – Откуда я знаю. Лицо у нее было красным от слез. – Что случилось? |