Книга Колдовской пояс Всеслава, страница 44. Автор книги Татьяна Луковская

— Так вот ты какая, разлучница! — звонко пискнула девица. — И тебе мой Юрка понадобился. Из-за тебя с ним беда приключилась, кабы не ты, у нас свадьба уже была бы! — голос срывался от волнения.

Евдокии хотелось выкрикнуть: «Да причем здесь я, коли это твои братья решили его сгубить?», но она лишь устало спросила:

— Чего тебе надобно? — Дуне хотелось побыстрее попасть во двор.

— Будь ты проклята, ты и плод твой! Родится не в срок, уродливое, кривое, косое; красота твоя сгинет, счастья тебе во век не будет, — Евпраксия говорила быстро, словно повторяла чьи-то заранее заученные слова.

— Ох, дурная ты девка, — сочувственно улыбнулась Дуня, — нешто не знаешь, что проклятье, как муха надоедливая, покружит, покружит да назад к тебе и вернется. Домой ступай, пока няньки искать не кинулись.

— Не видать тебе Юрия! Никогда его не увидишь! И тебе он не достанется! — не унималась девица.

— Да, ты что-то знаешь! — подалась вперед Евдокия. — Где он? Сказывай! Ну, чего замолчала, язык сразу примерз?

Боярышня, испуганно захлопав ресницами, бочком стала отходить к выходу из проулка, но Дуня резким прыжком перекрыла ей дорогу.

— Где муж мой, куда ироды-братцы твои его дели? Знаешь ведь! — Евдокии хотелось схватить глупую девку за грудки и трясти, пока та не сознается.

— Не знаю я ничего. Мне домой надобно, — девица пыталась обойти разъяренную соперницу. — Пусти, я закричу!

— Скажи, умоляю тебя, скажи! Христом Богом молю! — Дуня упала на колени. — Где он?

Юная боярышня, подобрав полы широкого понева, кинулась бежать. Евдокия растерянно смотрела ей вслед.

— Опять на снегу сидишь, — высунулся из калитки Акинф. — Ударила тебя? Коза она у них избалованная.

— Коза — это я, — поднялась Дуняша, стряхивая легкие снежинки.

— Отдохнуть тебе, Юрьева, надобно, — покачал головой дед.

Ночь была лунная, сквозь небольшое окошечко лился голубой свет. Евдокии не спалось, пережитое за день не давало погрузиться в блаженную дремоту. Молодая хозяйка вертелась с боку на бок, вздыхала. Сон не приходил, и Юрашик не хотел с ней говорить, видно, обиделся за то, что за чуб его хотела выдрать. Дуня встала, прошлась по горнице, подошла к красному углу, зашептала молитву и тут…

Половица скрипнула, негромко, приглушенно. Медленно стала приоткрываться тяжелая дубовая дверь. В щель просунулась чья-то голова. Кто-то незамеченным хотел пробраться в горницу. Евдокия вжалась в стену, рука стала ощупывать лавку. Где-то здесь до сих пор неразобранными лежат ее полоцкие пожитки. Пальцы нащупали рукоять Молчанова топора. Черная тень втиснулась в дверной проем, шагнула к лежанке. В лунном свете отчетливо проступил рубленный овал лица и длинный нос. Истома! Пришел удавить ее. Из двери за ним скользнула другая небольшая фигурка.

— Берегись, сестрица! — заорал Тишкин голос. Детская тень прыгнула на шею боярскому гридню. Тот, как котенка, отшвырнул мальчишку.

Дуня не раздумывала, она широко размахнулась топором и нанесла боковой удар в жилистую шею, потом еще и еще. В глазах помутнело. «Я убила его!»

— Хозяйка?! — в дверях появился дед Акинф с поднятой над головой горящей лампадой.

В неровном свете от масляного фитиля ему открылся распластавшийся на полу лицом вниз большой мужчина. Рядом вся в крови с зажатым в руках топором, с безумными глазами на осунувшемся челе стояла Евдокия. Возле нее чесал ушибленный затылок Тишка.

Дед перевернул труп.

— Здорова, Юрьева, не хотел бы я тебе под руку попасть. Кто ж такой? — он поднес лампаду ближе. — А знаю, гридень Куничев.

— Вы чего двери на ночь не запираете?! — зашумел на Акинфа мальчишка.

— Ворота-то закрыты, зачем еще и дверь запирать? Никогда не запирали. Чего у нас брать-то? — проворчал старик.

— Я за ним от самого Куничева двора крался. Да он через забор, не глядя, перемахнул, а я коротковат, пока перелез, чуть не опоздал.

— Нельзя, чтобы его здесь нашли, — засуетился дед. — На руку Маланье будет, скажет, ты полюбовника убила, чтобы он тебя не выдал.

— Так Тиша же подтвердит, что он убивать меня шел. Да вон удавка у него в руке, — Дуня никак не могла отложить окровавленный топор, так и стояла, прижимая его к груди.

— В половицу завернем и со двора на салазках вывезем. На торгу выкинем. По утру найдут, — Акинф стал заворачивать труп в рогожу.

— Лучше на стену подняться и в ров скинуть, — предложил Тишка. — По торгу и ночью гуляки могут шататься, увидят.

— Ты здесь приберись, хозяйка, пока мои не проснулись. Бабам не сказывай, у них язык, что помело, взболтнут.

— Я с вами пойду, помогу, — отозвалась Дуня, откладывая, наконец, топор на лавку.

Ночной воздух пах дымом, это отдавали последнее тепло растопленные на ночь печи. Трое с салазками крались вдоль заборов. Сверху на труп навалили хворост, хотя не понятно, как они будут объяснять, зачем им далеко за полночь гулять с дровами. На счастье, заговорщикам на встречу никто не попался. Тишка показал неохраняемое прясло с приставной лестницей. Обвязав Истому веревкой, дед и мальчишка потащили его наверх. Дуня помогала снизу. Постояв на забороло ^[73] и немного отдышавшись, они протиснули тело в волоковое окно, сверток беззвучно упал вниз.

— Теперь деру! — скомандовал дед.

Но Тишка не пошел с ними обратно.

— Давай здесь, сестрица, простимся. Больше я тебе не нужен.

— Отчего же не нужен, братец названный? — улыбнулась Евдокия.

— И сама за себя постоять сможешь. Прощай, — Тишка лихо сдвинул шапку на макушку.

— Прощай, спасибо. Храни тебя Господь, — перекрестила мальчишку Евдокия.

Она с Акинфием спустилась вниз, а Тишка остался стоять на забороло, помахивая им на прощанье снятой рукавицей.

— Это что ж, сродник твой полоцкий? — спросил дед.

— Нет, это ж ваш ростовский. Нешто ты его не знаешь? — удивилась Евдокия.

— Град большой, разве всех прознаешь, — пожал плечами Акинф.

— Так у него еще дядька конюхом при княжьих конюшнях, помог мне к князю на двор попасть, Яковом, как моего батюшку, кличут.

— Это ты, Юрьева, путаешь. Конюхов княжьих я всех знаю, отродясь там такого не было.

— Да как же? — Евдокия обернулась, на крепостной стене никого не было. Только бледная зимняя луна ласкала спящий город мягким светом.

И жизнь пошла своим чередом. Дуняша освоилась в новом доме. Без дела ей сидеть не хотелось, она помогала Матрене с Варварой по хозяйству, учила любопытную Стешку вышивать по-полоцки. С меньшой они подолгу сидели, склонив головы к окошку и слаженно работая иголками. Дуня рассказывала волшебные байки, слышанные от бабушки. Девчушка, открыв рот, слушала. Увидев теплое отношение к дочери, оттаяла и Варвара. Она последняя недоверчиво обходила Евдокию стороной, но постепенно женщины сблизились. В доме царили мир и покой. Двери на ночь теперь надежно запирали, но Дуня считала это пустым, она отчего-то верила Тишке, что ей больше ничто не угрожает.