Он опустил голову, ожидая бессмысленного продолжения. Но вдруг понял, что все вокруг стихло. Не стало даже непрерывного, монотонного хруста. Зато где-то далеко нарастал знакомый, громоподобный топот копыт. Ботрайт открыл глаза. На ярко освещенном поле кроме него не было никого. Пока. Дрожь земли усиливалась с каждой секундой. Из-за ближайшего холма показались подскакивающие наконечники копий. Спустя мгновение огромная орда конников перешла в галоп. Поднявшийся ветер гнал непрерывные зеленые волны по высокой траве. Сзади тоже слышались боевые кличи и рев сигнальных рогов. Брюс Ботрайт судорожно вздохнул, вставая во весь рост и расправляя могучие плечи. Ушла болезненная худоба, не было лихорадочной горячки, заставляющей колени мелко подрагивать, пропал постоянный гул в ушах, вызываемый неровным сердцебиением. К руке будто прирос, вселяя уверенность привычной тяжестью, старый боевой топор.
— Нет! — неожиданно высоким голосом выкрикнул капитан, отгоняя наваждение.
Он мешком завалился обратно в угол, на засаленное, скомканное одеяло. Тяжело дыша и ловя расфокусированным взглядом полуистлевшую тварь, скребущую камень лошадиными зубами. Она тоже была кошмаром, но далеко не таким страшным. Надежда на освобождение — вот что пугало по-настоящему.
— Освобождение от чего? Ведь эти опостылевшие стены держат лишь потрепанное тело, а не тебя самого, — Рональд Брикман снова покачнулся, почесывая заросший подбородок. Его развернуло чуть в сторону и теперь лейтенанту приходилось сильно коситься, что бы удерживать зрительный контакт. — Да что ты так щуришься, дружище? Я ведь за тебя переживаю.
Капитан молчал, до боли сжимая зубы. Он, разумеется, понял намек. Но самоубийство было сродни дезертирству. А Брюс Ботрайт не был дезертиром.
— Самый легкий выбор — почти всегда бывает неверным, — процедил он своим поставленным командирским голосом. И боясь, что не сможет продолжить в том же духе — заговорил шепотом. — Я переживал и не такое… Важно знать своего врага. А я знаю. Вы лишь видения… проклятое наваждение… сон наяву.
Губы лейтенанта скривились в скептической ухмылке. Попытавшись указать куда-то кивком — он гротескно задергался на веревке.
— Сон говоришь? А зачем спящему это?
Ботрайт не без труда проследил за взглядом покачивающегося лейтенанта. И растерянно уставился на свой топор. Он не помнил, когда взял его в руки. Лоснящаяся деревянная рукоять была теплой на ощупь, по крепкому лезвию скользнул многозначительный тусклый отсвет.
— Ну я же здесь один, — принялся оправдываться капитан. — Да еще эта тварь, — хруст крошащегося камня чуть усилился. А лейтенант снова улыбнулся. Гаденько так, с нескрываемой издевкой. — Да, одно с другим не вяжется… И что? Как бы там ни было — пока я справляюсь. С вами.
На самом деле он не был уверен, что и правда справляется. Все чаще случались провалы в памяти. Пару раз Ботрайт приходил в себя где-нибудь на стене или во внутреннем дворе крепости. Иногда с оружием в руках. Пока, вроде бы, никто не пострадал. Но минувшие битвы и сражения все чаще вытесняли действительность из угнетенного сознания капитана. Он старался как можно реже покидать свои покои, отчасти потому, что боялся кого-то убить или покалечить. Но солидного опыта, как жизненного, так и боевого, с лихвой хватало для понимания ситуации, сложившейся в гарнизоне.
Исчезновение нескольких бойцов или даже их частей — представляли куда меньшую угрозу обороноспособности Дурн-фара, чем развернутая в такой момент, радикальная борьба с подобными случаями. Каннибализм, как ни крути, встречался не так уж редко. Ботрайт уже бывал в длительной осаде и насмотрелся всякого. Он знал, что пока падальщики прячутся по углам, страшась показаться на свет — надежда еще есть. А удержать людей такого сорта в повиновении может только тот, кто внушает страх. Но если вдруг окажется, что командир ослаб, что его рука больше не в силах удержать плеть… или топор…
Тяжелая секира полетела прямо в голову отвратительной зубастой твари. Загремело дерево, в стороны брызнули щепки. Вместо полуистлевшего вурдалака, вгрызающегося в пол, в полутьме чернели контуры опрокинутого стула с высокой спинкой.
— А если слабость не в руках, а в голове? — насмешливый голос лейтенанта прозвучал резко, словно звонкая пощечина.
Ботрайт обернулся, сжав кулаки и скрипя зубами, готовый броситься на врага. Но комната, как и раньше, была пуста.
Следующий день начался с того, что паренька, обычно раздающего пайки, нашли в огромной луже крови. В двух шагах от его же койки. Прямо посреди казармы. Но на этом неожиданности не закончились. Как только парня взяли за ноги и потащили — он вдруг ожил. Ругаясь грязно и неразборчиво, воскресший взбрыкнул ногами не хуже строптивого осла, повалив одного из товарищей, собравшихся его закопать. Вскочив на ноги, старательно изображая здорового и полного сил бойца — произнес пламенную тираду. Суть ее сводилась к тому, что он переживет всех присутствующих, а если вдруг кто-то снова попытается его похоронить, не убедившись в необходимости такого серьезного решения… Что же грозит невнимательному могильщику никто так и не узнал. Парень резко согнулся пополам и его вырвало. Очень бурно и обильно. Преимущественно кровью. После чего заинтриговавший всех оратор завалился прямо в свеженаблеванную красную лужу.
— Где-то я такое уже видел… — задумчиво протянул солдат со свернутым носом и переломанными ушами.
— Минуту назад, вон там, — указал другой на похожую лужу тремя шагами левее. Никто даже не улыбнулся.
— Ну и что теперь? Тащить его… или сам пойдет, закопается? А то ведь грозился…
— Острый язык у мальчугана. Был, — неуверенно добавил один из ветеранов. — Может им и порезался.
— Тож зараза какая могёт быть. Оно и трогать противно и нежелательно. Мож сжечь к херам?
— Я те сожгу… — раздался тихий голос из кровавой лужи. Как ни в чем не бывало, парень приподнял голову, оглядывая чуть утомленным взглядом присутствующих. Левая половина его лица влажно поблескивала красным. — Ну отрыгнул. С кем не бывает? А кто будет и дальше на меня глаза лупить — за обедом в похлебку плюну.
Вялую попытку отшутиться восприняли как свидетельство почти полного выздоровления. Парня передумали закапывать или сжигать. Кое-как утеревшись, он перестал отличаться от остальных, таких же угрюмых и ослабших. И судя по всему — помирать больше не собирался.
О чем и заявил аж дважды, на гарнизонной кухне, разжигая очаг. Дежуривший вместе с ним бородатый и хмурый мужик устало пожал плечами. Он уже сделал свое дело — натаскал воды в большой котел. И теперь примостился в темном углу на низкой скамеечке, намереваясь вздремнуть, пока варятся бобы. Не столько потому, что действительно хотел спать, сколько из-за желания хоть как-то приблизить долгожданную трапезу.
Утомленный службой, голодом и свирепствующими вшами бородач — заснул на удивление быстро и крепко. Он не слышал короткого звука падающего тела. Не слышал тихого шипения, последовавшего за ним. И только давно забытый, соблазнительно аппетитный аромат жареного мяса — вытянул его из крепких объятий здорового сна, которым может спать только находящийся на службе солдат. Приоткрыв глаза, бородач огляделся, оставаясь совершенно неподвижным. Он не слишком доверял своему обонянию и всерьез сомневался, что столь потрясающий запах, как и его источник, могли существовать наяву. Однако не заметить клубы беловатого дыма, расплывающиеся под потолком, было попросту невозможно. Вскочив, бородатый кинулся к очагу, а вернее к телу, завалившемуся прямо на горящие дрова. Выдернув бедолагу резким рывком, он принялся хлопать широкими ладонями по его груди и плечам, пытаясь сбить пляшущие языки пламени. Дым, и без того заволакивающий кухню, повалил столбом.
