Онлайн книга «Stabat Mater»
|
Теперь – нырнуть в еловую чащу… – Кххе!.. – это сзади и слева. Оборачиваюсь. У гаражной стены шевелится груда тряпья, и оттуда опять: – Кхе! Кххе!.. Бомж. Летом их здесь собирается целая колония. Но еще середина апреля, и этот – какой-то уж очень ранний. Притащил сюда старую тахту и угнездился… – Сестра!.. Это он мне? Откуда он знает, что я – сестра?.. Ах да, забыла, я ведь сегодня и впрямь «сестра». Он садится на тахте, рассыпая тряпки вокруг себя. – Сестра… Некогда мне с ним!.. – Простите, денег нет ни копейки. – Да я не денег… Я только… – Что? – Просто скажи мне «доброе утро»!.. Такая у меня… примета… Невольно улыбаюсь. – Доброе утро… – Как его назвать-то? – Доброе утро… брат. И хорошего дня тебе… Он благодарно кивает: – И тебе, сестричка! И тебе тоже… Соединяет руки в замок и трясет ими над головой – довольный, даже счастливый: – Вот и хорошо… Вот и благодать… Вот и слава Богу!.. Поворачиваю к ельнику, делаю шаг, второй… И вдруг понимаю, что горячий булыжник тревоги, давивший и припекавший мое бедное нутро последние три дня, исчез, испарился и легкий пар от него поднялся к сердцу и окутал его спокойствием и уверенностью, что все хорошо, все хорошо! Как будто включили канал связи и передали по нему добрую весть: все хорошо!.. Я даже останавливаюсь в изумлении – как это получилось? Оглядываюсь на бомжа. Он смотрит на меня и радостно кивает, словно понимает, что я почувствовала: – Вот и хорошо… Вот и слава Богу, сестричка!.. С виду здесь – вход в заброшенный погреб, а может – в бомбоубежище. Ржавая неприметная дверь. Снаружи ни за что не догадаешься, что сделана она из железа дюймовой толщины – не возьмешь и автогеном! А ключ – вот он, там, куда я его положила, – в щели под дверью, где могут пролезть только мои тонкие пальцы. Сую руку и сразу чувствую знакомый подвальный сквознячок. Так, теперь тихонько вставить ключ в скважину, повернуть и открыть дверь без скрипа – сама когда-то вылила в эти петли и в этот замок флакон вазелинового масла! Теперь закрыть изнутри… Как там было написано в моей тюрьме? «Закрывай на два оборота». И ключ – на место… Ух, ну и темнотища! Всегда ходила здесь с телефонным фонариком. А без фонарика – пялься в темноту хоть полчаса, глаза все равно не привыкнут. Но ничего, я здесь и так все знаю… Дюжина ступеней вниз. Тесный, как щель, проем. За ним – налево. Длинный и узкий проход – такой низкий, что даже я могу задеть головой свод, – иду пригнувшись… Вот и галерея, здесь – больше воздуха и гулкое эхо от каждого шороха. Иду вдоль левой стены, под ладонью – шершавая кладка. Оп! Рука ушла в пустоту – первая дверь… Как колотится сердце! Но уже – радостно. Все хорошо, все хорошо!.. Вторая дверь. Дальше. Третья дверь – моя берлога. Там – зажигалка и свечи. Там есть кое-какая моя одежда, и я переоденусь – не являться же в таком виде!.. Тьфу ты, да разве это важно!.. Дверь в берлогу жутко упрямая – смазывай не смазывай, ворочается еле-еле. Да и сил у меня сейчас не очень… Наконец стронула с места, открыла, вошла… Как колотится сердце!.. Иду, вытянув руки вперед, мелкими шажками… Боже, неужели моя берлога такая огромная – конца и края нет!.. Но вот руки упираются в стену. Где-то тут моя лежанка. Опускаюсь на колени, начинаю шарить руками. Ага, вот край одеяла, матрас и… что-то незнакомое, шерстяное, колючее… Господи! Волосы на чьей-то голове!.. – А! А! Что? Кто?.. – знакомый испуганный голос в темноте. – Это я. Без паники, Ванечка. Это я… – Ни… Ни… Ника?! – Так-так. Значит, стоило отлучиться на пару дней, и место уже занято? – Ни… Ника!.. Бо… Бо… Боже мой… – Ванечка, ты что, тренируешься дразнить Риту? – Ника!.. – В темноте он хватает мою руку, начинает трясти. – Ника! Ты мне не снишься? Ты правда здесь? Ты мне только не снись! Пусть это будет наяву!.. – Да снюсь я, снюсь, успокойся!.. – Ника!.. – Он отчаянно стискивает мою руку, потом – чувствую – прижимается к ней губами… – Эй, эй, товарищ! Не так пылко! – Я пытаюсь отстраниться от него. На самом деле я так рада – и Ване, и его горячему порыву, и тому, что я наконец добралась домой! Ваня продолжает цепляться за меня и натыкается на наручники: – Ника, что это?.. Вспыхивает огонек зажигалки. Ваня бестолково размахивает им, а другой рукой торопливо надевает очки. Потом опять хватается за наручники, удивленно разглядывает: – Что это?.. – Подарили на память, – говорю я. – Чтоб не забывала, как хорошо на свободе… Ваня поднимает на меня глаза: – Ника!.. Господи!.. Да ты же!.. Догадываюсь, что он разглядел мое одеяние. – Да, мой милый, вот так! – серьезно говорю я. – А ты мне руки целуешь как безумный. Грех это! – Да как же… – он совсем растерян. – Так, Ванечка, все! Хватит шутить. И рассказы все – потом. Скорей говори – как Алеша? Как Мария?.. Ваня непонятно трясет головой, будто ничего не понимает со сна… Или не решается сказать что-то плохое? Господи, неужели это внезапное облегчение было обманчивым?.. – Да говори же ты!.. – Ника… Я уже хочу вцепиться в этого олуха и вытрясти из него слова!.. – Приступ у Алеши начался сразу, как только ты исчезла… – Так, не надо мне сначала! – кричу я. – Давай с конца! Алеша жив? Мария жива?.. – Жив… Жива… Все живы… Она сумела ему помочь. Да, сумела, представляешь!.. Но сама потеряла сознание и даже… Я не знаю, что это… Яков Романович вводил ей адреналин, обезболивающие, но она так и не пришла в себя… Лежит бледная, глаза закрыты, не слышит, не отвечает… Мое сердце, колотившееся как бешеное, вдруг замирает, будто остановленное чьей-то рукой… Все плохо. Все пропало. – А Алеша?.. Были еще приступы? – Нет… Все спрашивает про маму. Ему говорят, что мама скоро придет… – Разве они не вместе? – Нет. Яков Романович решил, что Алеша расстроится, когда увидит, что с ней стало… Ой-ой!.. – вдруг взвизгивает Ваня. Это раскалившаяся зажигалка обжигает ему пальцы, и Ваня роняет ее. Опять нас накрывает тьма. – Ваня, а свечи-то есть? – Ох, Ника… Вчера последнюю сжег. – Ваня виновато всхлипывает. – Я тут писал допоздна, ну и… – Ладно, не важно. Телефоном посвети. – Умер телефон. И зарядить негде – электричество отрубили. |