Онлайн книга «Stabat Mater»
|
Четверть часа спустя я – в храме. Меняю догоревшие свечи в подсвечниках. Отец Глеб ходит между кроватями, о чем-то говорит с родителями, его голос течет по храму ровно, негромко, на одной ноте. Краем глаза посматриваю на Нику и Марию, которые говорят о чем-то, склонившись друг к другу над спящим Алешей, почти соприкасаясь головами… Вот Мария неловко обнимает Нику, целует ее в лоб, и Ника отходит от нее и останавливается на солее у аналоя, на котором лежат крест и Евангелие… Уж не знаю, зачем отец Глеб решил оставить здесь этот аналой, будто ждал, что кто-то захочет исповедаться… Ника замечает меня, зовет глазами. Я подхожу к ней, аналой оказывается между нами. Ника как будто хочет что-то сказать, но не может – ее губы дрожат, и на подбородке резче обозначается ямка… – Ох, Ваня, – наконец говорит она, – я в последнее время стала такая… Сама не своя… Чуть что – сразу реветь. Наверно, у меня – глобальное потепление. Все тает, и уровень воды уже – вот здесь. – Она ставит ладонь перед глазами. – Твои синяки почти прошли, – говорю я. – Ага, быстро прошли. Я вообще живучая… Ванечка… – Что?.. – Не знаю, – Ника едва заметно улыбается. – Не знаю, что тебе сказать… – Можешь сказать, что я – настоящий друг… – Да. Настоящий милый друг. – Ника скользит глазами по моему лицу, словно ощупывает взглядом. – Хочешь, очки сниму?.. – Не нужно, – качает головой Ника, – и так хорошо… Ты лучше стихи мне почитай. Мне нравится, когда ты читаешь. – Стихи?.. Ладно… Вот это. Ты его еще не слышала… Склоняюсь над аналоем – ближе к Нике – и тихо, шепотом читаю: Как с бессмертною душой Поступить мне лучше? Я бы в ангелы пошел — Пусть меня научат. Но не стал бы я бежать К ангельскому складу И не стал бы выбирать Нимбы и наряды, Ни трубы, чтоб призывать Праведников светлых, Ни меча, чтобы карать Грешников отпетых. Даже крыльев золотых Я бы не касался — На своих босых двоих В облаках скитался, Никому не мог помочь — Грустный и скорбящий, Только плакал день и ночь О Земле пропащей… И, конечно, скажет сонм Сущностей небесных: «Никому не нужен он — Ангел бесполезный. Мы в крылатый легион Призваны сражаться, Так зачем здесь нужен он, Этот ангел-плакса?» Но когда в последний день Волею денницы Грозовая ляжет тень На сердца и лица, Загремит зловещий бал, Молнии роняя, И пойдет железный вал, Все с землей ровняя, И людские кровь и плоть Станут – грязь и слякоть, Призовет меня Господь Вместе с Ним поплакать. На часах – почти три. Тревога сгущается в храме. Ее чувствуют даже спящие дети – вскрикивают, хнычут во сне. Некоторые проснулись, сидят, прижавшись к мамам, со страхом озираются. Мы с отцом Глебом направляемся в ризницу, чтобы принести оттуда ящик со свечами – последний. Я извлекаю этот ящик из-под коробок с лекарствами и хочу нести в храм. – Давайте вместе, – говорит отец Глеб и берется за ящик здоровой рукой. – Да он не тяжелый… – Ничего, лучше вместе, – упрямо твердит отец Глеб. Уже в притворе ящик выскальзывает из руки отца Глеба, фанерная крышка отваливается, свечи сыплются на пол. Отец Глеб машинально пытается подхватить ящик раненой рукой и вскрикивает от боли. – Простите, Иван Николаевич, – бормочет он и начинает собирать свечи с пола. Хочу сказать ему что-то ободряющее, но не успеваю. В притвор вбегает один из Славиных друзей: – Зашевелились. Сейчас полезут. Давайте все в церковь!.. Я хватаю ящик – с теми свечами, которые мы успели собрать, – и вбегаю в храм. Зачем-то несу ящик в алтарь. Но, едва поднявшись на солею, останавливаюсь. Смотрю на Марию, Алешу, Нику и понимаю, что Алеше плохо. Он дергается и выгибается на койке, хватает ртом воздух и, кажется, вот-вот закричит. Бросаю ящик себе на ноги – просто руки мгновенно ослабли и разжались. Вижу, что Ника отталкивает кресло с Марией, разворачивает его и твердит Марии: – Будь подальше. Лучше не смотри. Я сама справлюсь. Я все сделаю. Не смотри!.. Ника оглядывается, как будто ищет помощи, видит меня: – Ваня! Увези ее. Увези совсем из храма… Мария растерянно смотрит на Алешу, на Нику, мотает головой. Кажется, она снова не в себе. Хватаюсь за ручки ее кресла. – Спиной! Спиной спускай, уронишь! – кричит мне Ника, которая уже склонилась над Алешей. На солее три ступени. Разворачиваю кресло, подтаскиваю к ступеням, сам едва не падаю, оступившись. Кто-то подхватывает меня, подхватывает кресло, помогает. Слышу слабый голос Марии: – Не надо… Куда?.. Толкаю кресло между кроватями. Дети уже не спят. Многие плачут. Суетятся родители и врачи. Кажется, у кого-то из детей, так же как и у Алеши, начинается приступ. Или даже не у одного. Уже подвезя Марию к дверям, соображаю – туда нельзя!.. В храм вбегают репортеры: – Они уже внутри!.. Следом за репортерами через порог шагает отец Глеб. Вижу, что он обеими руками прижимает к себе Бублика. – Не оставлять же его там! – Отец Глеб опускает Бублика на пол, и перепуганный пес тут же исчезает под койками. Слава и кто-то из его парней тянут тяжелые створки дверей и, сомкнув их, с лязгом задвигают засов. – Свет дай наверх! – кричит Слава. Вспыхивает софит репортеров, освещает храм. Наверху, откуда Слава почему-то ждет атаки, не видно никакого движения. От яркого света по храму мечутся блики, разбегаются тени… Мчатся тучи, вьются тучи…
– Иван Николаевич, не надо здесь стоять… – это голос отца Глеба у меня за спиной. – Давайте откатим кресло от дверей. Здоровой рукой он направляет кресло вдоль стены. Я помогаю ему. Мария вытягивает шею, пытается разглядеть, что с Алешей. – Ваня, будьте с ней, – говорит отец Глеб. Он идет к солее и подвигает ширму, закрывая от нас Нику и Алешу. Но я успеваю заметить, что Ника все так же стоит, склонившись к Алеше, держа его за обе руки. В храме нарастают гомон и плач, но их перекрывает бас Якова Романовича, усиленный гулким эхом: – Повторяю еще раз. Всем оставаться возле своих детей. Когда полицейские войдут, всем поднять руки… Отец Глеб, откройте все двери в иконостасе, пусть они увидят, что там тоже все подняли руки… |