
Онлайн книга «Паучиха. Личное дело майора Самоваровой»
![]() Варвара Сергеевна привстала: — Ты что без шарфа-то ходишь? Чай не май месяц. Пойдем, провожу до машины. — Нормально. Я закаленный, — медленно оторвался от лавки полковник. Он взял ее под руку и повел мимо топтавшихся у машины парней. Самоварова обворожительно улыбнулась вожаку в капюшоне: — Добрый вечер! Парень окинул взглядом массивного, сохранявшего бесстрастное выражение лица полковника: — Добрый. Когда подошли к старенькому внедорожнику Никитина, который он оставил у торца дома, оттаявшая Варвара Сергеевна спросила: — Сереж… Мне показалось, или ты наконец поверил в мой рассказ? — Доктор твой не похож на человека, который допустит проблемы с проводкой, — уклончиво ответил он. — Сразу видно, педант. Простились, крепко и быстро обнявшись. Она почти не сомневалась в том, что он ей поверил. Вернувшись к подъезду, Самоварова обнаружила, что парни, не став оккупировать лавку, куда-то делись. Она прошла к дубу. «Осенью умирать не так страшно, как летом, — отстраненно думала она. — Когда все вокруг засыпает, это, по крайней мере, логично… Черт, ну что за мысли? Ритка сильная, она поправится, еще кучу сырников напечет и яблони сама пересадит». Попав в тепло подъезда, Самоварова поняла, что успела сильно подмерзнуть. Растирая на ходу руки, она, будто кто толкал в спину, миновала дверь своей квартиры и поднялась на пятый этаж. Остановилась у квартиры в углу, где когда-то жила самоубийца. После смерти ее малолетней дочери квартира, за неимением других родственников, отошла государству. С тех пор она сменила не одних жильцов, и в данный момент, как успела выяснила у Маргариты Самоварова, сдавалась. «А если их души здесь бродят? Не отпевал же никто, не отмаливал…» — заухали из-под потрепанной дерматиновой обшивки тревожные Маргаритины слова. «А если… действительно?» — Самоварова почувствовала, как ее заполнил какой-то необъяснимый, первобытный ужас. За дверью вдруг явственно заплакал ребенок. Резко развернувшись по направлению к лестнице, она почувствовала, как что-то, вцепившись, удерживает ее на месте. Оказалось, подол куртки накрыл руль трехколесного велосипеда, прижатого к стене площадки. Отцепив подол, она опрометью бросилась вниз. * * * — Прости, не знал, что твои мать и отец погибли… — Не знал! — Она еще сильнее схватилась за его плечо и, словно проверяя кожу на прочность, растопырила пальцы и провела по ней ногтями. В комнате было темно и одуряюще тихо. Даже обычные звуки извне — паркующиеся под окнами машины, молодой горластый смех во дворе, окрики матерей, зазывающих с балконов своих чад, соседские перестуки, гуденье телевизоров — все куда-то исчезло. Голые, они лежали на гладком велюре его старенького дивана и ей казалось, что ни времени, ни смерти, ни даже жизни в обычном ее течении больше нет. — Сколько тебе было, когда они погибли в аварии? — Он принялся гладить ее по лоснящимся от геля коротким волосам. — Четыре года. — Кто же тебя воспитывал? — Детдом. Но там не воспитывают. Там продлевают существование. — Значит, ты ребенок государства, — ласково пошутил он. — Государство сначала меня убило, а потом лишило трехкомнатной квартиры. — Это как? — Да вот так. Давай не будем об этом! — Давай… Теперь я тебе буду и мама, и папа. — Ты не сможешь. Я — изгой. — Не говори глупостей! Ты просто такая же одиночка, как и я. Ей хотелось плакать, но слез не было. Даня приподнял рукой ее голову и подсунул под нее небольшую диванную подушку: — Так-то лучше. А то тебе неудобно. — Мне никогда не было удобно, я к этому привыкла. — Я хорошо тебя понимаю. — Отдыхать поедем? — Она вжалась головой в его пахнущую потом и дезодорантом подмышку. — Когда? — Думала про Новый год. — Давай в ноябре? У меня как раз день рождения. А в декабре работы завались — шквал передач с разукрашенными, орущими мумиями! — усмехнулся он. — Кто-то ведь должен их монтировать! Народ-то жаждет. — Как скажешь… Я подстрою свои дела. И еще… — замялась она. — Я хочу оплатить наш отдых. Если честно, мне некуда тратить деньги. — Ты такая глупая или такая богатая? — нежно усмехнулся Даня. — Не богатая, но живу без нужды. До тебя у меня ничего не было, меня ничто по-настоящему не радовало — ни жратва, ни одежда, ничего… — Так не пойдет! — Он прилип губами к ее шее. — Сколько смогу, внесу и я. — Договорились! — Она почувствовала, как по ее по щеке скатилась слеза — крупная, прозрачная и соленая. Из всех ее бывших мужиков ей никто никогда не пытался по-человечески помочь. Даже если они и давали деньги, то всегда через одолжение. — Теперь мама должна меня отпустить, — с надеждой в голосе сказал он. Она нутром поняла: он имел в виду гораздо больше, чем поездку на курорт. Как только он снова вспомнил о матери, тьма комнаты и резко появившиеся звуки — шипенье воды в трубах, какой-то скрип наверху и неясный гул с стороны соседской стены сгустились над ней, о чем-то предупреждая. — Я ей не нравлюсь, — голосом обиженного ребенка пожаловалась она. — Забей! Ей никто не нравился и никогда бы не понравился. Но она к тебе уже привыкает. Привыкай и ты. — Ты думаешь, она еще отсюда не ушла? Сегодня же сорок дней, ты сам сказал… — Она уйдет. Но не до конца. Последняя его фраза была пропитана застаревшей, как нарост, ненавистью. Даже не «слыша» его, Инфанта все прекрасно понимала. Когда-то мать отдала ему свое право на личное счастье, а, старея, стала требовать того же. Мощнее матери манипулятора нет. И до конца пуповина не рвется никогда, даже после физической смерти. Но теперь их двое! И вместе они попытаются разрубить проклятые пуповины, делавшие их жизни неполноценными, лишенными свободы, чистого воздуха и собственных желаний… * * * Варвара Сергеевна, отогрев руки под струей теплой воды, вошла в комнату. Доктор сидел в ее кресле у окна и что-то сосредоточенно печатал в ноутбуке. — Как погуляла? Не замерзла? — не отрываясь от монитора, сдержанно спросил он. — Замерзла. — Намереваясь отправиться в душ, она начала раздеваться. |