– Ты так кричала утром, милая, – мягко сказала дородная Деора Себесро. – Мы все перепужалися.
– Сон плохой видела, – ответила Маргарита. – Что-нибудь известно о господине Гиоре Себесро?
– Он здесь, не так далече, но уже не в городу. А ты не знаешь, как там наш дом и суконная палата? – скользнула Деора взглядом по платью девушки. – Я робеюсь опрашивать господина Совиннака.
– Я видела, что там всё разграбили, – нахмурилась Маргарита. – В ночь штурма оттуда платья выносили… шатер с повозки сорвали.
– О, Гиор припрятал всё ценно́е: нарочно оставил немногого, чтобы не лютовали – не побили стёклов или даже не пожгли домов.
– Дома не сожгли, стекла вроде бы целы… Из ратуши я видела только край фасада суконной палаты. В ваших домах жили ладикэйцы.
– Слава Богу, что не Лодэтский Дьявол! А то я бы не смогла тудова воротиться!
– Прошу меня извинить, я голодна – пойду в кухню, – разогнулась Маргарита и, прощаясь, отправила Жоли воздушный поцелуй.
– Конечно, милая. Ты так поздно побудилася: скоро уж полденю. Мы читываем в часу Веры в гостиной молитву. Молимся за свобождение нашему городу, за возмездие этому чудовищу из Лодэнии. За тебя, милая, все молилися, чтобы ты живою хотя бы воротилась, да побыстрее… После войны тебе надобно в монастырю Святой Майрты, что в Идерданну. Чудотворная мученица исцеляет и плоть, и душу. Это далече, но я моглась бы тебя сопровождить. Я там молилася, когда Залия ни с того ни с сего вдруг занедужила вольнодушием. Просила Бога чрез святу мученицу, чтобы Небеса подали ей…
– Можно я уйду, наконец? – нагрубила Маргарита участливой женщине, которая обиделась и не поняла, чем ее расстроила. – Ни в какой Идэр-данн, – с ненавистью выговорила девушка имя сына Дианы Монаро, – и монастырь я не поеду. И чудотворная статуя мне не нужна, тем более что и вам она не помогла… Не говорите больше об этом, превелико прошу…
Когда Маргарита покинула комнату, Деора Себесро перекрестилась.
В кухне девушка услышала смешок из кладовой и узнала голос Беати. Обрадованная, она открыла дверь и тут же ее захлопнула. Забыв про трапезу, Маргарита вышла на маленький задний дворик. Перед ее глазами еще стояла картина, какую она случайно узрела: задранная юбка подруги и голова Оливи промеж ее оголенных бедер.
На заднем дворике колол дрова Нинно. Маргарита и отсюда хотела бежать, но он ее увидел, окликнул и направился навстречу. Высокий, мускулистый и уже успевший загореть, он смущенно оправлял прилипшую к груди рубаху. От его жуткого синяка в пол-лица осталось несколько желто-зеленых пятен у скулы и розовых, заживших царапин на лбу.
– Я радый, что ты, наконец, тута, – сказал Нинно. – Те двадцать днёв вышли кошмаром для всех нас. Несносимо былось ничто не делывать и лишь нажидать – хуже́е смерти… Я хотел подстеречь лодэтскую мразь, напасть на него, – я б смогся его убить, клянусь, но мне все долбили, что тогда ты точно сгибнешь… Что сперва тебя нужное вызволить, а уж после…
Маргарита чуть и ему не нагрубила, но сдержалась.
– Спасибо, господин Граддак… – ответила она. – За то, что беспокоились. Я тоже о вас тревожилась.
– Я никогда не забуду, – опуская глаза, сказал Нинно, – как ты бросилася тому зверю в ноги.
– Хватит! – чуть не закричала девушка и взяла себя в руки. – Я не хочу об этом больше говорить!
Нинно смотрел на нее с такой мукой в глазах, что ей пришлось сказать:
– У меня в плену были достойные условия и мою честь там не поругали: не надо меня жалеть. То, что герцог Раннор сказал дяде, – это была неправда: герцог Раннор хотел, чтобы за мной быстрее пришел супруг. Не делай более глупостей: не пытайся мстить герцогу Раннору. Я не держу ни зла, ни обиды на него. И более не буду об этом говорить.
– Значит, с твоего согласья, девчонка в красном чепчику? – схватил Нинно Маргариту за руку и стал вглядываться в ее лицо.
– Нинно!
Девушка попыталась вырваться, но он схватил ее и за другое плечо.
– Не твое дело. Отпусти меня! Мне же больно!
Она с силой попятилась назад, и он отпустил ее. Маргарита думала что-то еще сказать, но видя ошеломленное лицо Нинно, не захотела продолжать разговор. Она бегом бросилась назад в дом, минуя противно улыбавшегося Оливи и что-то говорившую ей Беати, а затем всех, кто был в гостиной. Закрыв за собой дверь на засов в новой спальне, она упала на кровать и зарыдала в подушку: среди родных людей она чувствовала себя чужой – никто ее не понимал и будто нарочно старался причинить боль то жалостью, то любовью. Ее отвлек стук в дверь и голос Беати, сообщивший, что она принесла завтрак. Маргарита, несмотря на подавленное настроение, очень хотела кушать: ребенок внутри нее, хоть и был еще с горошину, уже требовал пищи.
Беати зашла с видом, словно ничего не произошло.
– Ты снова вся в плаче? – с безграничной жалостью спросила она и поставила поднос на кровать.
«Видимо, надо привыкать, – подумала Маргарита, жадно набрасываясь на яичную лепешку. – Они мне покоя не дадут: будут жалеть, пока я не помру. Рагнер навсегда останется для них Лодэтским Дьяволом, который надругался над Элладанном и надо мной. И они все будут желать ему погибели, а меня будут возить по монастырям и пытаться расколдовать».
Беати сидела напротив нее на стуле и пила холодный отвар из сухих яблок.
– Скоро уж второй завтрак, – сказала она. – Экая ты голодная… А на обед я настряпаю кролика.
– Тебе бы кроликов меньше кушать, – не сдержалась Маргарита. – Дверь хотя бы запирали…
Беати даже не смутилась.
– Я не прелюбодеяю, а блюду верность мужу, – спокойно проговорила она. – Мы только целуемся и… обнимаемся с Оливи. Ну да, это тоже греховно, но не карается законом. Оливи так сказал – он же законник и знает точно.
Маргарита, за минуту расправившись с лепешкой, взяла чашку с напитком и сладкий сухарик.
– И тебе нравится грешить с Оливи? Противный сужэн тебе нравится?
– Да. Он добрый, умный и вовсе не противный. И что он делает, мне нравится… И ему тоже нравится делать то… что ты видала, – не меньше́е, чем мне.
– Не надо, – замахала на нее руками Маргарита, начиная улыбаться. – Я кушать не смогу. Для меня он противный…
– Донесешь брату? – прикусила пухлую губу Беати. – Он страдать будет. Эх, как же мы про дверю-то сзабыли?!
Маргарита, поджимая губы, осуждающе выдохнула, но, немного подумав, ответила:
– У меня своих забот хватает: еще и беспокойств за Синоли я сейчас не вынесу.
– Я знала, что ты поймешь, – обрадовалась Беати, однако Маргарита в ответ нахмурилась.
– Я не сказала, что понимаю. Я не понимаю, Беати. Зачем ты тогда вышла за Синоли?
Беати обиделась.
– Ты по городу без платку езжала! Сидела на коленях наистрашнющего мужика в шрамах и обнималася с им. И после ты-то меня кроликами попрёкиваешь? А что дед Гибих сказывал, как ты Лодэтского Дьявола до дому привела, и он чуть деда из-за тебя не зарубил… Или как его люди поутру кобылу откудова-то привели… С чего Лодэтскому Дьяволу делывать нам даров? И те грязные стишки про красный чепчик… Говорят, палачей мертвяками сыскали в помойной яме и на всякой случай сожгли: эких наижутчейших призраков Элладанну точно не надобно. После ихних смертей все верют в те стишки и на тебя тож думывают. Я, Нинно и Синоли, – мы же знаем, что это точно про тебя… И нам понятное, что у тебя былась близость с Лодэтским Дьяволом… и каковой она былась… Но мы молчим, ты не думывай! Я даже Ульви не сказала. Я так тебя сожалею! – воскликнула Беати и ненадолго замолчала. – Не знаю, как мы будемся дальше́е в том кварталу: лучше́е переезжать кудатова, где никто не знал бы тебя. Наверное, до иного городу надобно… Я не судю тебя, но и ты тоже не святая, чтобы судить меня…
