– Скажи хоть… красивая?
– Красивая… – устало произнес праведник. – Она замужем.
– Зная вашего брата-священника, сам небось повенчал?
Рагнер уже не смотрел на носилки. Всё его внимание сосредоточилось на реденьком лесочке, через какой они шли к ручью: он оценивал высоту и прочность деревьев.
– Нет, – ответил брат Амадей. – Но я их познакомил.
– Рыдал три дня, поди, как узнал?
– Нет, я уговорил ее принять предложение того мужчины. У него хороший достаток, и он обеспечивает ей достойную жизнь.
– Значит, убедил ее принять предложение… Она ведь тоже тебя любит, да? Как тебя можно не любить? – посмеивался Рагнер. – Ты красивый, умный и такой… правильный. А еще недоступный, ммм, прям как самое красное яблочко на самой высокой ветке! Да ты уж злишься! – посмотрел он на измотанного такой беседой священника. – И снова на человека походишь.
– Мне нельзя походить на человека, герцог Раннор, – закрыл глаза Святой. – А вы хороши в допросах. Не признать это было бы глупостью.
– О да! – с охотой согласился Рагнер. – И я за тебя еще даже не брался. Да и не собираюсь… Отдыхай. Сделаем привал у ручья.
Он смотрел с высоты оврага на пологий берег по другую сторону ручья и его ноздри раздувались в предвкушении боя. Сражаясь на Бальтине, а затем в графстве Ормдц и Бронтае, он выучил много хитростей, умел использовать преимущества лесной местности и теперь намеревался провести только одну битву. Рагнер не просто бросал на Небесные Весы всё, что имел, – он словно собирался сыграть с Богом в кости, и эта игра возбуждала и его разум, и его тело, – последнее сражение Лодэтского Дьявола на земле «Благословленного Богом Лиисема» либо уничтожит его самого, либо разрушит утвержденный звездами порядок: изменит и его судьбу, и Историю, – принесет столь горячо желанную победу. Лугу, оврагу и лесочку он радовался, словно драгоценному подарку.
Расположившись на привал у ручья, Рагнер сел на землю, прислонил спину к дереву и закрыл глаза. Возбуждение от предвкушения битвы ушло – и он снова стал самим собой, мрачным и уставшим душой, но вдруг легкая улыбка стала тревожить его губы: он вспоминал нежность и слабость еще томной от сна прекрасной девушки, которая открывала зеленые глаза – и в них вспыхивала любовь. Он же видел в этих восхитительных зеркалах свое отражение и будто даже чувствовал соленый ветерок с теплого, ласкового моря. Затем та, чьи волосы напоминали ему цвет солнца, улыбалась…
Рагнер вздохнул и услышал голос брата Амадея. Выспрашивать о загадочной возлюбленной священника, Рагнер больше не желал, но брат Амадей, объясняя свои воззрения, сам продолжил разговор.
– Вера учит, что дорога к совершенству высшей Добродетели Любви – это любить всех людей, какие ужасающие поступки они бы не творили. Любовь должна быть абсолютной, то есть нельзя любить кого-то больше, а кого-то меньше. Но сложно не отдать предпочтение тому, кто этого заслуживает. Это касается и дружбы, и любых человеческих отношений. Священнослужителям никак нельзя иметь расположение к кому-либо, иначе разум попадет в плен чувств и даже в плен плоти. Нельзя оставаться после этого служителем Бога. Любые чувства к женщине – самые опасные. В заблуждении ты способен возвысить ее до Нашего Господа или даже выше него…
– Довольно! – не открывая глаз, отозвался Рагнер. – Весь тот бред, что ты несешь… Довольно, устал его слушать. Все твои слова вызывают у меня лишь одно воспоминание, а именно: когда я был влюбленным девственником, я тоже не мог себе представить, что полезу на ту, которую боготворил, – я боялся поддаться вожделению и отгонял его. Но я повзрослел, и тебе советую.
– Я не об этом! – тихо возмутился священник. – Я о духовном начале… Я никогда не посмел бы помыслить так.
– Я понял и только что сказал тебе об этом… Так же как я отгонял от себя плотские желания, так ты отгоняешь свои чувства, зачем-то борешься с собой, хотя ни тебе, ни твоей даме это не нужно… Забудь, – открыл глаза Рагнер и оторвал спину от дерева. – Хочешь быть несчастным – будь им. Я тебя разубеждать не стану. Да вот не пойму, как можно талдычить о любви и не знать, что она такое? Бежать от нее и не поддаваться? Ты даже не можешь прочувствовать всю ее силу по-настоящему. Это как знать, что где-то есть море, и постоянно говорить о нем, описывать его и представлять в своем воображении. А когда тебя привело на его берег и ты видишь волны у своих ног, то делаешь не шаг вперед, а в ужасе отпрыгиваешь назад. И чем ближе прилив, тем дальше ты отходишь, но продолжаешь трещать о волнах и поучать, как нужно на них качаться. Вот, что я думаю, когда тебя слышу. Хоть ноги смочи и признайся сам себе, что уже втрескался в ту свою красавицу. Мне и Маргарите ты не стал бы помогать – сказал бы «воля Божия», и всё тут. Ради нее, ради жизни своей любимой, ты сейчас здесь… кормишь комарье, – шлепнул Рагнер себя по руке. – Признай хотя бы, что влюблен. Что такого?
Брат Амадей не сразу стал возражать. Слова герцога заставили его поразмыслить.
– Но даже если это так, – задумчиво изрек он, – мне никак нельзя не бороться с собой: нельзя усомниться в своем призвании и нельзя позволить прихожанам усомниться в чистоте их наставника, иначе они перестанут его слушать. Я начал жить праведно для самого себя и не без удивления понял, что в таких, как я, люди очень нуждаются – в непохожих на них, в тех, кто смог побороть человеческие слабости, кто чище и душой, и плотью. Сами они грешат, но на меня смотрят как на пример нравственности, доверяют моим словам и следуют им. Я могу излечить их души и направить заблудших к свету. Это высшее проявление Любви, что бы ни…
– О, только не надо хвастаться всеми теми, кому ты помог, – оборвал его Рагнер. – Про людей я тебе вот что скажу: сегодня ты Святой, а завтра Дьявол. Мокрый или сухой стоишь на берегу – это тоже не так важно. Что про тебя скажут прелаты в синих хабитах – вот что важно людям. И чем синее хабита, тем ей больше верят. Пока Божий Сын думает над тем, как бы ему еще в своих семидесяти двух строках подпортить жизнь меридианцам, – это я о том, что с недавних пор мужику даже свой собственный хрен нельзя натереть без греха самоосквернения, даже в одиночестве и никому не мешая… в это время кардиналы и епископы всем заправляют в Меридее. Да хоть стой ты на берегу, весь сухой и чистый, если синяя меридианская крыса скажет: «Да у него тина на ушах», все поверят не своим глазам, а ей.
– Все не поверят… Так не бывает, – не сдавался брат Амадей. – Добрые дела не забываются.
– Всё забывается, – раздраженно ответил Рагнер. – Я на Священной войне был, и что? Об этом как-то едва вспоминают… Да и я вспоминать не хочу, – нахмурился он и передвинулся ближе к священнику. – Останемся каждый при своем. Спор бесполезный. Я – чертова одинокая оса, которая много и бестолково жужжит. Так меня назвал мой новый дед по жене, – махнул рукой Рагнер, – когда я его сравнил с паучьей черепахой. Лучше давай о другом поговорим. Здесь ты точно разбираешься лучше меня. Прошу разъяснить мне кое-что.
________________
Пребывая в Миттеданне, Маргарита избегала общения с семьей, словно полюбила быть пленницей, и теперь, когда ее никто уж не неволил, сама прятала себя в спальне на втором этаже. Сначала к ней ненадолго заглядывали и выражали беспокойство, потом оставили в покое. Она пару раз слышала за дверью голосок Енриити, однако «падчерица» ни разу к ней не зашла. Большую часть времени Маргарита сидела у окна или лежала на кровати, не имея желания что-либо делать. Она погружалась в воспоминания, от каких сладко сжимался низ живота и по телу разливалась легкая нега. В час Веры она молила Бога, чтобы Лодэтский Дьявол ее не забывал, старался спасти и очень скоро спас, а вот «супруг» позабыл, а еще лучше куда-нибудь исчез. Бог, должно быть, удивленный тем, как в точности до наоборот переменились просьбы этой меридианки, не подавал знака, что слышит ее и помогает.
