В Элладанн также отправлялись Енриити и Диана Монаро. Дочери Совиннак привез дорогое убранство, а вот бывшей любовнице он нового платья не подарил, и эта гордая санделианка, переполняясь затаенной злобой, угрюмо наблюдала за тем, как Маргарита, будущая баронесса Нолаонт, прощается в гостиной с родней. Ортлиб Совиннак в это время наглаживал борзых собак, а те, оттесняя друг друга, подпрыгивали, лизали его руки и нежно поскуливали. Своих любимиц Ортлиб Совиннак пока не забирал в Элладанн – их должны были привезти позднее, на крытой телеге со всеми их подушками и вещами. Во дворе уже слонялся, маясь от ожидания, Филипп. К трем крепким услужникам, охранявшим Совиннака в пути, присоединялся Гюс Аразак.
Маргарита тепло попрощалась с Беати, Синоли и малышкой Жоли. Отводя взгляд, она приблизилась к Жон-Фоль-Жину и Ульви, дувшей от обиды губы: Нинно, как ушел в благодаренье, так ни разу с той поры не объявлялся.
– Что бы ни случилось с Нинно, – сказала Маргарита, – мы не оставим тебя и Жон-Фоль-Жина, сына моего сердца. На меня ты всегда можешь положиться.
– Не надо нас сожалеть, – впервые не тараторя, гордо ответила Ульви. – У нас с сыном есть, где жителять, и средствы тожа. Я будуся ждать своего муша в нашем с им дому. Монет я возьму лишь от сердешного отца, от дядюшки Жоля, а от тябя мне ничто не нужно́, – с откровенной неприязнью смотрела Ульви на Маргариту. – Энто всё ты, – тихо заговорила она, – и твойная бясстышая слава, а не он: он мушина – и раз прочим можно́, то и ему хотится. А теперя ему стыдное – и он блузжит где-то, но скореча поворо́тится… Николи не заступай порогу моего дому да будь подальше́е от Нинно, – громче добавила Ульви.
– Что у вас еще за пря? – спросил Ортлиб Совиннак, поднимаясь со скамьи. – И где кузнец?
Все молчали. Маргарита, понимая, что лучше всего именно ей ответить, подошла к нахмуренному «супругу» и, прикусывая нижнюю губу, тихо произнесла:
– Я позднее расскажу. Сейчас… излишне. Недоразумение.
Услышав это, Диана Монаро не смогла сдержаться.
– Кузнеца нашли с ней в запертой спальне. И она не откликалась, когда ее за дверью спрашивали. И кричать начала лишь тогда, когда дверь ломали. Кузнец же взял и сбежал, бросив жену с сыном. Понятно, что там, в спальне, за запертой дверью, они не молитвослов читали! Тем более что и волосы она для кузнеца распустила! Ортлиб, пары дней не прошло, а у этой кошки уже зазуделось! Взялась задирать зад перед своим же братом!
– Как можное! Вы же ничто не видали… – возмущенно начал дядя Жоль, но Ортлиб Совиннак прервал его жестом.
– Излишне, господин Ботно, – сказал он и приблизился к Диане.
Та немного испугалась его сузившихся глаз и жесткого лица. Теребя кружево глухого воротника, она произнесла нетвердым голосом:
– Я не узнаю тебя, Ортлиб. Во что ты превратился с ней? Это позор!
Ортлиб Совиннак при всех шлепнул ее ладонью по щеке. Удар был очень слабым для медвежьей мощи его руки, иначе хрупкая женщина не устояла бы на ногах: у Дианы только дернулась в сторону голова. Словно ожидая своей очереди, Гюс Аразак отвернулся с выражением страха на лице и твердо решил сбежать в Элладанне при первой возможности.
– Более не буду этого терпеть, – процедил сквозь зубы Ортлиб Совиннак, обращаясь к Диане. – А как будет, ты знаешь. Помалкивай. И это всех касается, – громко сказал он, оглядывая собравшихся и задерживаясь на Оливи, тетке Клементине, Енриити и Ульви. – Все заткнулись! Дурное слово о моей супруге скажете – знайте, обо мне говорите! Не стоит говорить обо мне дурных слов, – тише и спокойнее добавил бывший градоначальник. – И не надейтесь, что я буду снисходителен теперь или когда-либо потом.
В тишине раздался плач малышки Жоли, и Беати, быстро извинившись, метнулась с ней на руках из гостиной в кухню. Ульви, унося сына, поспешила за ней. Ортлиб Совиннак подошел к побледневшей Маргарите и предложил ей свою ладонь. Она же, с перепуга хлопая глазами, несмело положила на нее руку ладонью вверх. Ортлиб Совиннак удовлетворенно улыбнулся, захватил ее пальцы своими и перевернул их руки.
– Нам пора удаляться: дорога неблизкая, – сообщил он всем вокруг. – Завтра и за вами приедут, собирайтесь пока. Всем доброго дня, – проговорил Ортлиб Совиннак, наблюдая, как в ответ ему кланяются и приседают. – Енриити, мона Монаро, пойдемте, – скомандовал он и повел Маргариту к выходу. Борзые собаки потрусили следом. Его безмолвная, напуганная дочь и Диана Монаро, утиравшая с покрасневшей щеки слезу, тоже направились на улицу.
В передней Совиннак набросил на плечи Маргариты свой бежевый дорожный плащ, а во дворе помог ей сесть в женское седло на пегую Звездочку. Дед Гибих радостно улыбался, поглаживая шею голубоглазой кобылы.
– Помилувайся с нею путею, – ласково сказал Маргарите дед, – и воротай мою пегу красаву. Каково ж мне без ею? В замкух жителяти мне не станется… Ну а ты, непоседливай блинчак, – подмигнул он. – Ужо хоть в сей-то разок, точна боле не воротайся!
И снова, оглядываясь на покидаемый дом, Маргарита видела лишь этого старика с топором за поясом. «Непоседливый блинчик вообще-то сбежал из дома, от мамки с папкой, – обиженно подумала Маргарита. – Дед же всё гонит и гонит меня "в лес" – к страшным диким зверям!»
В Элладанне Маргарита оказалась, когда солнце клонилось к закату. Они въехали через Западные ворота города и направились к улице Благочестия. Мертвецы и трупы коней уже не лежали вдоль Западной дороги, но о том, что тут произошла кровавая резня, ясно говорили бурые отметины на стенах домов, беспорядочно разбросанные вещи на улицах или выбитые ставни и двери. Всё было наводнено пехотинцами в желто-красных нарамниках, которые пили и веселись. Они выходили из домов с награбленным ладикэйцами добром, что-то оставляя себе, а что-то бросая на повозки. Элладанн встречал победителей в своем лучшем платье: буйно распустилась листва и теперь уже яблони усыпались белым великолепием. Колокольчики ландышей украшали головы женщин, по городу плыл сладкий аромат, а у дома из желтого кирпича, должно быть, выпустили пирамидки соцветий каштаны.
«Элладанн пережил второй погром, – думала Маргарита, – но он скоро забудется, как и первый. Дождь смоет кровь, двери и ставни поменяют, а горожане примутся заново обставлять свои жилища и копить добро. Победителям и герцогу Альдриану всё простят… Куда еще деваться?»
У темно-красного особняка Ортлиб Совиннак и его спутники остановились. Это жилище почти не пострадало с фасада: лишь разбили одно окно парадной залы – то, где некогда на витраже седовласый Олфобор Железный стоял на коленях у храма Благодарения и статуи Святого Эллы.
– Дом снова наш, – сказал Ортлиб Совиннак Маргарите, показывая на темно-красный особняк. – Но я хочу всё изменить: и внутри, и снаружи. Нужна новая обстановка. Что-то более роскошное и модное. Свои покои обустрой, как считаешь нужным: любая твоя прихоть – всё у тебя будет… Рада?
Маргарита пожала плечами и отвернулась от дома.
– Я, кажется, никогда не рассказывал тебе, почему граф Элла Лиисемннак подарил земли Олфобору Железному… – жестче заговорил с Маргаритой Ортлиб Совиннак. – Как бывший градоначальник я знаю больше об этом городе, чем прочие… Я прочитал в старой книге, что граф Лиисемннак и его двэн любили одну и ту же даму, она же не могла выбрать, кто же ей больше люб – и поклялась, что выйдет за победителя битвы. Рыцари сразились: отряд на отряд. Граф Лиисемннак победил, но… с тех самых пор из-за увечья не мог иметь наследников. Дама же вышла замуж за проигравшего. Вот так, из-за увечья, граф Лиисемннак обратился к Богу, а из-за обиды – лишь бы земли не достались его двэну и вероломной возлюбленной – граф всё отдал пришлому варвару… В конечном счете, даже великие деяния творятся из-за обычной дурости, простакам же скармливают сказки. Да, прошлое неизбежно портится, гниет и тухнет, но люди давно научились бороться со смрадом прошлого. Самая невероятная ложь будет непреложной истиной, едва превратится в буквы на страницах летописи. Об этих великих днях и о нас с тобой, – внимательно смотрел он на Маргариту, – тоже напишут в летописях. Казаться – это так же важно, как быть. Я не хочу, чтобы хоть кто-то прочитал ложь о том, как я делил тебя с… Надо хотя бы казаться, всё ясно? Я и ты вместе со мной, мы уже не принадлежим себе: мы – это и есть История. Улыбнись хотя бы для начала, – потребовал он, но Маргарита лишь кисло изогнула губы. – Да ты у меня устала в дороге… – смягчая тон, но при этом издеваясь, любовно проговорил Ортлиб Совиннак, поправляя на плечах «жены» бежевый плащ. – Или так разобиделась из-за долгой разлуки, что еще серчаешь? Я обещаю уделять тебе намного больше заботы, чем было прежде.
