– Я тебе эту дверь сломал, – ответил довольный собой Рагнер. – Люблю двери в храмах ломать… Но я каюсь, – весело говорил он, направляясь к келье-хранилищу. – И за ущерб попрошайничаю для вас, как видишь. На этой двери тебя отсюда и вынесли… – Лампа есть? А то хлама у тебя тут…
– На столе стоит.
Через восемнадцать минут мужчины пили несладкую смесь из четырех вин – каждый из своей пузатой бутыли с ручкой. Зажженный медный фонарь стоял на примятой траве, и около него кружились букашки. Издали, от ступеней Суда, доносился гул пьяных голосов и взрывы смеха. Рагнер и брат Амадей молчали, каждый размышляя о своем.
– Вояка приходил? – задумчиво спросил Рагнер.
– Да, был сегодня после полудня.
– Еще придет?
– Думаю, да… Кажется, он тоже неравнодушен к сестре Маргарите… Такое беспокойство – неспроста.
Рагнер зычно выдохнул.
– И этот туда же… А я сегодня ее встретил, – закрыл он глаза и улыбнулся, вспоминая, как выглядела Маргарита. – У ее бывшего красного дома. Думал сойти с ума и там напасть… Могло бы получиться – всего пять мужиков, но там были еще две дамы – орать бы стали. Воины кругом… Кляча старая, да ее любимица – не бросила бы ее… Так что, скорее всего, не получилось бы… А теперь жалею… Спрятали ее от меня за замковыми стенами, и я не представляю, как ее оттуда вытащить. Может, ты что скажешь, монах?
– Я надеюсь, здесь появится некая дама оттуда.
– Твоя любимая? – прищурился Рагнер. – Точно она! Чего бы ей тогда сюда являться?
– Не надо, – попросил брат Амадей и отпил из горлышка бутыли. – Не надо больше о ней говорить.
– Ладно… – стал серьезным Рагнер. – Я понимаю. Не будем больше о ней. Так что будешь делать?
– Отправлюсь в Святую Землю Мери́диан на Божий Суд.
– Ну и дурак. Зажарят там тебя, и всё.
Брат Амадей помотал капюшоном, откуда торчала только неровная бородка.
– Я всегда следовал правилам Экклесии и ничего не нарушал. Помогаю я вам во имя любви, и моя помощь не поможет вам выиграть войну. Так что я не могу, как вы сказали, герцог Раннор, быть зажаренным.
– Еще как можешь!
Рагнер сделал глубокий глоток вина и продолжил:
– Я всегда жалею, когда об этом говорю, но совесть молчать мне сейчас не дает. Я побывал за Линией Огня, когда воевал в Сольтеле, и поэтому точно знаю, что Мери́диан не в центре мира – значит, место, где происходит тот самый Божий Суд… Это всё неправда. Там не центр мира. Там простое место, где как-то убивают людей или оправдывают их непростительные преступления. А вот кто это решает… Самый интересный вопрос! И я догадываюсь кто… Но не буду более тебе ничего говорить. С тебя довольно.
Брат Амадей молчал, а Рагнер снова выпил: он, как и думал, пожалел о своих словах. Из-за ограды донесся хохот, будто бы пехотинцы со ступеней Суда тоже смеялись над его признанием.
– Многим вы говорили об этом? – задал неожиданный для Рагнера вопрос праведник.
– Из тех, кто сейчас жив, почти никому. Соолма знает, ведь она родилась за Линией Огня. Друг мой в Лодэнии… С ним я много об этом говорил. Он очень умный и любит звезды считать. Сам он еще дальше меня зашел в ереси – даже я не верю в его догадки. Так вот, он мне дал совет – поступать так, как он сам делает, – сказал: молчать, никогда не заикаться об этом и не идти против Экклесии. Я так и делал, но вот здесь что-то разболтался… Маргарите открылся… Мне хотелось рассказать ей о себе, чтобы она узнала, какой я, – усмехнулся Рагнер. – И она, если не поверила до конца, то хоть не испугалась. Я же тогда и понял, что это моя женщина… И ты – четвертый, потому что собираешься глупо сдохнуть, а я тебе не только обязан, но и доверяю. Сболтнул, конечно, пару раз до этого, но всё в шутку перевел. Удачно вышло, что я всегда воевал: нет времени на подобные разговоры, да и не с кем о Боге трещать. Мой войсковой наместник, тоже мой друг, про это не болтает, потому что в юности учился в семинарии. Он так много слушал и говорил про Бога, что его до сих пор тошнит от таких бесед. Это, кстати, всё благодаря ему: и штурм Орифа в Великое Возрождение, и мой нынешний маскарад, – он мне объяснил, как всё правильно сделать, чтобы Экклесия ничего не смогла мне предъявить. А другие мои друзья… Им интересны бабы, выпивка, монеты и войны, – ни Бог, ни вера, ни даже Конец Света их не заботят… Вот я и удачно помалкиваю. К тому же я не сразу к своим мыслям пришел: на это понадобились годы, наблюдения и та слава, какую я на себе прочувствовал… Впрочем, я сразу догадался, что надо утаить, что я видел за Линией Огня. Когда я выбрался из пустыни, то меня духовник расспрашивал, так я ему ничего не рассказал о месте, где был, – солгал, что жил пленником в Дионзе и при первой возможности сбежал оттуда… Может, я остался бы в Сольтеле, чтобы отомстить за братьев, но мне уже не доверяли ни другие рыцари, ни святоши… Не зря, должно быть, ведь я изменился с тех самых пор. Год без проповедей – и ты другой человек… начинаешь думать над всем и сомневаться… Повезло еще в том, что я помог взять Дионз. Уже в Ламноре я сам пришел к епископу, передал зарисовку побережья и его укреплений. Тогда от меня отстали, хотя сначала подозревали, что я предал веру. Думаю, если бы я не вернулся весь покрытый свежими шрамами, то даже не знаю… освежевали, небось, бы. Но как можно думать о предательстве веры про человека с такой отметиной?
Рагнер скинул рясу, оставшись в мешковатых, белесых исподниках, собранных валиками под коленками. Он присел спиной к праведнику, а брат Амадей подался вперед.
– Как тебе? – спросил Рагнер, надевая рясу.
– Видно, что вы много воевали, – странным голосом ответил брат Амадей. – У вас много шрамов…
– А крест? – удивился Рагнер. – Я хотел, чтобы ты на него посмотрел, а не на мое тело пялился. Ты это, случайно не?.. – поморщился он. – Возлюбленная у тебя хоть дама или?..
Брат Амадей строго посмотрел на него и заговорил о кресте:
– Никак нельзя доказать, что его вырезали за Линией Огня. Крест интересный, но… Это просто шрамы на коже. Забавно другое… – внезапно встрепенулся священник. – Брат Фанж, то имя, каким я вас назвал… Помните, я сказал, что он стал бродягой?
Рагнер кивнул и сел обратно на скамью.
– Его хотели повесить без суда, и я попытался ему помочь, ведь когда-то он был моим наставником и другом. Даже живя на улице, он остался, благодаря мне, вольным горожанином, но судья всё равно приговорил его за бранные слова к смерти, лишь сохранил его имя в тайне, ведь кто-то мог помнить его по имени как священника – это позор для Экклесии, а его облик уже никто не узнал бы. Я виделся с ним перед его казнью, хотел, чтобы он покаялся, чтобы его душа очистилась, ушла на Небеса. Он же смеялся надо мной. Сказал, что я дурак… Что Бога я не знаю и ничего о нем не ведаю, но…
Брат Амадей снял в волнении капюшон и, опираясь на палку, поковылял на кладбище. Рагнер взял с земли фонарь и пошел за ним. Священник остановился возле плиты с надписью «Фанж Толбо». Черенок розы, посаженный Маргаритой, пережил время, что за ним не ухаживали, дал новые побеги и превращался в кустик.
