– Ты мне сказал, – закрыв глаза, погрузился в воспоминания праведник. – «Не ты ко мне пришел, я тебя призвал… Не ты мое имя утаил… а мой демон сберег его для тебя… Как назовешь крест моим именем… то сам пойдешь за демоном к Богу».
Брат Амадей помолчал и растерянно продолжил:
– Я думал, он говорит о могиле с крестом и именем… Что демон – это его одержимость, а Бог – это храм.
Брат Амадей посмотрел на Рагнера, широко раскрывая глаза.
– Красный демон и свечение над вашей головой… Это вы!
– Спокойно, – медленно произнес Рагнер. – Я кто угодно, только не бог.
Брат Амадей замахал на него рукой.
– Я не про это! Я не настолько сошел с ума. Но это… Значит, я всё верно делаю. Правильно, что помогаю вам, герцог Раннор. Это всё во благо – вот он, путь к Богу!
Рагнер посмотрел на него исподлобья и решил открыться.
– Я не просто так в лес отошел, – тихо сказал он. – Я еще не сдался и буду драться до конца. У меня нет выбора. Хотел бы я плюнуть на короля Ивара, да без него игра не складывается – у меня тут прям как в шахматах: не выиграть без короля, как ни изгаляйся. Я собираюсь разбить войско Альдриана в том лесу и освободить короля Ладикэ. И завоевать Лиисем. И тебя использую в том числе для этого.
Брат Амадей издал неясный звук, похожий на короткий вой. Оттолкнув Рагнера, он поковылял назад к саду.
– Да не будь же ты наивным! – шел с ним рядом Рагнер, держа фонарь и пытаясь говорить праведнику в лицо. – Как ты себе это представляешь? Мне живым из Орензы дадут выйти? Или моему войску? Друзьям моим? Только Альдриан вернется – они Ивара поволокут к Нонанданну, и всё, что мы завоевали, – всё будет сдано. Я до моря не успею добраться: у Лани лежит аж десять графств! Как я заберу Маргариту? Как ты это представляешь? Бегство, какое окончится тем, что нас с ней убьют? И король Орензы, и Альдриан, и принц Баро со своими звездоносцами, – все они мечтают расправиться со мной. А ты что теряешь? Тебя уже лишили твоих любимых проповедей о Боге и скоро зажарят! Поганый епископ выиграл у тебя без боя, а ты даже сдачи ему не дашь? Что у тебя осталось, чем ты так дорожишь? Говорю тебе, дурак, не в центре мира Мери́диан. И нет ничего, что было бы так далеко от Бога, как Экклесия. И лишь тебе нельзя в войны вмешиваться, а вот надень ты синюю прелатскую хабиту – и можно! Свистят в уши королям, канцлерам и их недругам, слышишь меня? – дернул в розовом саду Рагнер праведника за рукав. – Да скажи же что-нибудь!
– Мне надо поразмыслить, оставьте меня, герцог Раннор, – потрясенным голосом ответил брат Амадей.
– Точно надо было тебя придушить, чтоб не мучился, – пробормотал Рагнер, глядя вслед ковыляющему священнику – тот, ни разу не обернувшись, скрылся в одной из келий.
Ругая себя за то, что всё испортил, Рагнер, вернувшись к скамье, взял вино. Выпивать ему уже не хотелось, и он, сделав пару глотков, отставил бутыль, потушил фонарь и лег на скамью – так же, как лежал умиравший на ней брат Амадей. Над ним чернело небо и блистал в синеватом свечении сонм прекрасных звезд, он ощущал себя пылинкой в сравнении с грандиозным величием того, что созерцал, – и невольно стали появляться думы о Создателе этого мира и о странных нитях судьбы, что переплетали людей.
«Как могут сбываться предсказания, если только их исполнение не угодно Богу, – размышлял Рагнер. – Провидение… Осознать и понять Бога не в силах человеческий разум – так записано в Святой Книге, но люди всё равно пытаются – изучают Богознание и Боговедение. Каждому хочется докопаться до того, что же такое Бог. И каждый думает, что что-то знает о нем. А мы такими жалкими, должно быть, кажемся ему, Богу. Наверно, он бережет нас лишь за то, что мы умеем его как следует рассмешить. Слабые и смертные, убежденные, что познали мир стихий, знание и науки – да мы о самих себе ничего не знаем и порой не можем понять, чего хотим».
Рагнер закрыл глаза, вспоминая любимую в своих объятиях: ее приятное тепло, мягкость ее кожи, сладкое постанывание из ее губ, ее запах, каким он не мог надышаться, – и нежность заполонила его сердце. Он попытался послушать себя и осознал, что, достигнув возраста своих лучших свершений, желает чего-то нового, чего еще не знал. Мысль о новом военном походе показалась скучной: от возбужденности в предвкушении и пьянящего удовлетворения после побед находилась суета, в какой убивалось время.
«Чем больше воюю, тем хуже моя слава, – думал он. – Я и на Священной войне был, и Дионз помог захватить, и Бальтин покорил, и войну с Бронтаей выиграл, а героем Меридеи не стал и не попал в "Книгу Гордости". Продолжу множить свою славу Дьявола – могу в "Книгу Позора" угодить: мои потомки будут читать летописи, стыдиться родства со мной и проклинать мое имя… Потомки… Пора и о них начать думать. Мне уже тридцать два, а наследников нет. Недавно я ничего не мог им оставить, но теперь я стал вождем великого герцогства. Я мог бы заняться тем, чтобы мои земли начали процветать, а то даже Ларгос – это убогий городок с единственной мощеной дорогой, да и та обрывается посередине пути. О соседних городках и говорить стыдно. Другие королевства торгуют редким товаром, таким как стекло, сталь или сахар, изобретают механизмы… Лодэния лишь продает пушнину, рыбу и строевой лес… Я найду, чем заняться – буду в Ларгосе вместе с Вьёном мастерить корабли, как мы хотели когда-то. Черт, да в юности я вовсе не думал, что покину свой Ларгос, что буду воевать где-то вдали, непонятно ради чего и ради кого… ради таких козлов, как Ивар, которые пинают тебя в конце, или Аттор Канэрргантт, который принудил остаться на Бальтине. Неблагодарное дело служить наемником… Когда-то я хотел мирной жизни, рядом с любимой, и не думал становиться Лодэтским Дьяволом – так уж вышло… Спустя шестнадцать лет, спустя полжизни, что я прожил, я могу всё начать заново. Вернусь в Ларгос с Маргаритой. Сам буду счастлив и ее сделаю счастливой. Без нее победа будет неполной, словно мой выигранный турнир на Великие Мистерии без сладкого пирога… Сладкая моя девочка… Нужно тебя быстрее спасать, а то у меня плохое предчувствие: что-то или кто-то грозит тебе бедой, возможно, даже гибелью. Не могу объяснить, но я чувствую, что медлить нельзя… Полночь Меркуриалия – это крайний срок…»
Глава XXVIII
Лазутчица
Алхимики Меридеи полагали, что кроме земного мира для плоти существуют еще четыре незримых мира для души, и они располагаются один за другим. Используя сравнение с кипящей жидкостью в сосуде, они поясняли: чем жарче горит огонь, тем выше поднимается пар или «дух» – изменчивое вещество, каким пропитана душа так же, как тело пропитано гуморальными соками. Сны явственнее прочего показывали, в каком мире живет душа. В течение жизни «пар» мог то подниматься к высшим мирам, то спускаться, а разум, вслед за душой, следовал от логики к мистике.
Первый мир, земной или черный – материальный мир, где дух был тяжел, низок и пребывал в плену плоти. Человека в этом мире посещали лишь вещественные стремления, заботы о земном и тяга к логике. Света в этом мире не имелось, и значит, сны вовсе не снились.
