Онлайн книга «Бастард и жрица»
Чалая, противная ревнивица, вздумала показать характер и тронулась с места только после того, как я хлопнул ее по крупу. – Не очень-то она тебя слушает, – девчонка усмехнулась, сверкнув белыми зубами, и тут же отвела взгляд в сторону. Поправила выбившиеся волосы – так изящно, легко. Засмотреться можно. Даже такое простое действие было пронизано грацией и женственностью. – Чалая ревнует. Все женщины одинаковые, даже если это лошади. – Я – не все. Я никого не ревновала. Я только хмыкнул. Рамона расправила спину и подняла глаза к небу. Мысли ее бродили далеко, я это чувствовал и страстно хотел понять, что творится в ее хорошенькой рыжей головке. Разговор, сначала неуклюжий, потек плавней. Поразительно находчивая и безрассудно смелая – интересно, есть ли еще искатели, подобные ей? Думаю, вряд ли. День клонился к закату. Лагерь отдалялся – музыка и людские голоса давно уже смолкли, и мы остались в полном одиночестве. Оно было приятным, как дождь после изнурительного пекла. В том, что Рамона была рядом, на моей лошади, что говорила со мной, было что-то правильное. Да-да, правильное и естественное, уютное даже, несмотря на абсурдность нашего положения. Как будто так и было задумано – она со мной. Или я с ней. – Наши считают детей равнин едва ли не варварами, – Рамона усмехнулась и поерзала в седле. – Но у нас сохранились такие дикие традиции… Ренн, ты слышал что-нибудь о Коридоре Воли? – Что это? Она набрала в грудь побольше воздуха и заговорила: – Я ни разу не видела это вживую, но мне рассказывали. Если родственники против брака молодых, то жених может попросить у отца девушки испытание Коридором Воли. – Рамона передернула плечами, будто ей внезапно стало холодно. – Испытание очень тяжелое и часто заканчивающееся смертью. Если отец соглашается, а он может и отказать, кстати, три десятка мужчин встают живым коридором, в конце которого ждет невеста. Парень должен пройти этот коридор, но… – Но его могут убить. Рамона кивнула. – Сначала его испытывают палками. Потом камнями. А если он не падает, не поворачивает назад и не бросается бежать, то в конце его ждет металл. Я читала, что беднягу-влюбленного сначала бьют дубинками, потом швыряют в него камни, а после пытаются ранить ножами. Он может уворачиваться или отнимать оружие, но ни в коем случае не бежать – иначе испытание будет считаться проваленным! Она выглядела раздосадованной. Задумчиво грызла губу, глядя за горизонт, и ветер вздымал огненные волоски вокруг головы. Густые локоны вились вдоль спины и спускались ниже поясницы. Словно королева осени – вдруг подумалось мне. Той осени, которая наступает вслед за удушливой летней жарой. Осени, когда до слякоти и мороза еще далеко, когда деревья утопают в золоте и багрянце. И солнце ласкает, но не жжет. Глупое сентиментальное сравнение, и все же… Она так похожа – с невероятными глазами цвета смолы или зрелого меда и ярко-рыжими волосами, с этой белой кожей, тронутой нежным румянцем, и алыми, как ягоды брусники, губами. И, если присмотреться внимательно, если наклониться к самому ее лицу, можно заметить несколько золотистых пятнышек на носу и на скулах. Девушка-осень. Девушка-жрица, отданная в услужение бессмертной богине. – Убийства ведь противны вашей натуре, – сказал, только чтобы не молчать. – Да… но в этом случае это убийством не считается, – ответила она торопливо. Было заметно, что Рамона смущена и запуталась. Тонкие пальцы сжимали луку седла. – Удивительная двойственность, – я усмехнулся. – Убийство – не убийство. Она не ответила. Только глубоко задумалась, и взгляд ее стал серьезнее некуда. А потом, когда молчание стало просто невыносимым и напряжение между нами грозило разлететься на осколки и изрезать обоих, спросила: – Все еще считаешь, что за любовь умирают только дураки? – Хочешь поговорить о любви? – произнес раздельно и медленно, не сводя с нее глаз. – А почему бы и нет? Чем не тема для разговора? – нарочито беззаботно продолжила Мона и снова поерзала. – Помню, тогда, у костра… – Я тоже помню, что было у костра. И глаза ее расширенные помню, и тени от огня на лице, и просьбу, и ту мучительно длинную, бесконечную ночь, когда был вынужден смотреть на нее спящую. Смотреть и запрещать себе ее трогать. Кошмар наяву. А еще отчетливо помнил тот единственный сумасшедший поцелуй, который я себе позволил. Ее мягкость и податливость, свое нетерпение. Потом корил себя за то, что переступил черту, но какая-то часть меня ликовала и требовала повторения. И вот Рамона снова рядом – только руку протяни. Огладь лодыжку, ногу, затянутую в мальчишечьи штаны – вопиюще непристойно. Сама того не зная, жрица играет с огнем. Или знает и делает это нарочно. А я… Порой казалось, что влечение усиливает проклятый браслет. Как будто извне приходят мысли увлечь, соблазнить, сделать союзницей среди искателей и узнать все тайны, какие только можно. И амулет начинает чуть слышно пульсировать, точно обвивший запястье змей. Силы воли хватало, чтобы задавить его, но все равно это было слишком опасно. В первую очередь для Рамоны. Но так трудно отказаться от искушения, когда оно само идет в руки. – Туда, куда я тебя веду, народ редко забирается, – произнес я через время. – Все поле будет твоим, жрица. И все маки. Можешь собрать букет или засушить на память. Она хмыкнула. – Звучит волшебно! Может, пришпорить твою кобылу? Плетется слишком медленно. – Если ни разу не летала головой вперед, то пожалуйста. Чалая терпит тебя только потому, что я рядом. Мы миновали молодую рощицу, перебрались через ручей и вышли к полю – словно необъятное море, оно простиралось до самого горизонта. Ветер набегами колыхал алые волны, трепал волосы Рамоны и подол ее широкой рубахи. Жрица довольно рассмеялась, протянула руку к солнцу, будто пытаясь ухватить раскаленный докрасна шар. – Ренн… – донесся завороженный голос. – Это так красиво. Я остановил Чалую: – Спускайся. Не бойся, я тебя поймаю. Перекинув ногу через лошадиный круп, она соскользнула прямо мне в руки и прижалась всем телом. Задрожала, как маковый лепесток на ветру. Я вовсе не собирался ее обнимать, но… Ладони приклеились к тонкой талии. Я помедлил, всматриваясь в глубину невозможных глаз – сейчас их оттенок напоминал цвет выдержанного медового напитка. Убрал медную прядку, соскользнувшую на лоб. Рамона глядела с предвкушением и легким страхом, словно человек, который стоит на пороге закрытой двери, пока не зная, что ждет за ней. Она казалась такой хрупкой в моих объятьях, сожми сильней – и сломаешь. Это сбивало с толку и обезоруживало, так, что я, никогда не отличавшийся щепетильностью с женщинами, не знал, что делать. Точнее, знал, но сопротивлялся из последних сил. |