Книга Ничего, кроме нас, страница 108. Автор книги Дуглас Кеннеди

— Ого, вот так поворот в карьере, — прокомментировала я.

— Я решил на какое-то время отойти от мира бизнеса, — сказал Адам, понизив голос. — А на это место меня порекомендовал мой бывший тренер из Сент-Лоренс после того, как я с ним созвонился и сказал, что подумываю о том, что пора отдать долг обществу.

Насколько адекватно тренировки с агрессивными школярами в одном из самых агрессивных командных видов спорта соответствовали возвращению долга обществу? Я решила не задавать Адаму этот вопрос. Сказала только:

— Здорово, я за тебя рада.

В шесть вечера зазвонил телефон, и оказалось, что это Питер. Он сообщил, что находится на единственной круглосуточной телефонной станции в Париже. Мне он показался немного навеселе.

— Угадай, что я сделал часов пять назад? — спросил брат, как только трансатлантический оператор соединил нас.

— Неужели напился с Симоной де Бовуар?

— Только в мечтах. Но зато я закончил свою книгу… пока только вчерне.

— О Чили?

— Да, и больше я ничего не скажу.

— А я и не спрошу. Но поздравляю, это отлично. Это вполне себе достижение.

— Не хвали, пока не прочтешь. Может еще оказаться, что это полный провал.

— Я рада, что ты тоже не позволяешь праздничной эйфории себя увлечь.

— Ты можешь меня за это упрекнуть?

— Едва ли. Я только что говорила с мамой. Она искренне не понимает, почему я не возвращаюсь домой. А Адам решил отказаться от делового мира и будет тренером по хоккею в приготовительном колледже. Уж там у него не будет возможности вляпаться в государственный переворот.

— Только насилие на льду между мальчишками… Что ж, это ему прекрасно удавалось.

— Адам играл жестко?

— В этом спорте нельзя добиться успеха, если не играть жестко. И эта жесткость остается с тобой во всех твоих будущих делах. Адам куда сложнее, чем хочет показаться.

— Ну, если говорить о тебе, Питер… ты вообще один из самых сложных людей в моей жизни. Да и сама я изъясняюсь не самым примитивным образом.

— Слушай, а прыгай-ка ты в самолет да прилетай сюда на остаток праздников? Сколько у тебя до начала занятий — недели две?

— Но приехать в Париж — значит, бодриться и делать вид, что все в ажуре. А это сейчас за пределами моих возможностей. Плюс я готовлюсь к следующему семестру. У меня цель — к концу лета окончить колледж. А у тебя? Теперь, когда ты закончил великие мемуары «Американец в Чили»?

— Меня познакомили с литературным агентом из Нью-Йорка. После того как я доработаю рукопись и перепечатаю всю эту чертову штуку на машинке, она в конверте отправится на Манхэттен. Есть надежда, что агент сможет продать ее издателю. Но, как здесь говорят, on verra ^[100]. Посмотрим. А пока, чтобы пополнять свой скудный фонд, даю частные уроки английского. И как только отправлю книгу в Нью-Йорк, сразу же куплю себе билет в Индию в один конец.

— В поисках духовного просветления?

— Просто хочу оттянуть момент, когда придется всерьез задуматься о том, чем реально зарабатывать на жизнь, и о том, чем я хочу заниматься дальше.

— Но если книга будет опубликована…

— То это, конечно, может все изменить. Но пока это под большим вопросом.

— Рождество в Париже. Счастливчик! Ты один или с кем-то?

— Эпизодически. Ничего серьезного у меня сейчас и быть не может. А ты? Очень скверно было сегодня?

— Паршиво. Но я держусь. Приятно слышать твой голос, Большой Брат.

Еще несколько часов — и Рождество закончилось. Я съела довольно большой лотарингский пирог, салат и выпила два бокала вина. Потом, как требовалось, выждала три часа между вином и моментом, когда смогу принять снотворное. И легла. Я натянула одеяло на голову. Произнесла небольшую благодарственную молитву за то, что пережила этот самый душераздирающе эмоциональный из всех праздников, попрощалась с годом, который очень хотела забыть, и обошлась без вымученного веселья и натужного оптимизма новогодней вечеринки.

В последующие месяцы я по-прежнему держалась особняком, но активно занималась. Пять учебных курсов означали, что я работала без остановки. Но непрерывная работа — вкупе с бегом трусцой, ездой на велосипеде и сеансами рефлексотерапии у Рейчел — неплохо помогала справляться с последствиями травмы и постепенно приходить в себя.

Зимой я раз в неделю получала от Питера открытки. Первая — из Парижа — сообщала, что он собирается сесть на самолет и улететь в Бомбей. После этого почти каждую неделю приходили глянцевые прямоугольники с каким-нибудь экзотическим обратным адресом: Бомбей, Бангалор, Дели, Ришикеш, Шимла, Коломбо. А во время последнего большого снегопада в том сезоне — в День дураков — я обнаружила открытку с видом Аннапурны, штемпелем Катманду и кратким сообщением:

Боже, это были отличные новости. В тот же вечер я позвонила Адаму. Я колебалась, не зная, как рассказать ему об успехе Питера, но, с другой стороны, понимала, как неприятно ему было бы узнать об этом из третьих рук. Триумф нашего брата его, судя по всему, не очень обрадовал.

— Ты знаешь, про что там речь?

— Он мне не рассказывал содержания.

— Но ведь речь там о Чили, да?

— Ну да.

После долгого молчания Адам снова заговорил:

— Не говори папе.

— Можешь мне поверить, не скажу.

Тем более что мы с ним общались раз в месяц, не чаще, а с мамой я решила больше не разговаривать, а вместо звонков каждые десять дней посылала ей письма с незамысловатой информацией о моих делах, учебе, чтении и физических упражнениях. Она, в свою очередь, присылала мне такие же банально-нейтральные ответы, где рассказывала о своей волонтерской работе, обсуждала политические новости и писала, как радуется моим письмам. Мы поддерживали связь, но на безопасном расстоянии, и обеих это вполне устраивало.

Наступила весна. К середине апреля последний снег стаял, и земля впитала влагу. В середине мая я закончила свои выпускные письменные работы и сдала последние экзамены. В начале июня мне позвонил папа, которому, поскольку именно он оплачивал мое обучение, тоже прислали мои оценки. Я сдала все на отлично и готовилась к тому, чтобы летом окончательно завершить учебу и получить диплом.