Онлайн книга «Ничего, кроме нас»
— Как продвигается работа над картиной, Патрисия? — Пытаешься сменить тему, Элис? — спросила она ехидно. — Угадала, пытаюсь. — С чего бы это? — Раз уж ты спрашиваешь напрямую, я напрямую и отвечу: то, что ты сейчас наговорила Дункану, граничит с жестокостью. А учитывая его хорошие новости, я задаюсь вопросом: почему это ты пытаешься обломать ему кайф? Патрисию передернуло, но она явно пыталась сдержаться, чтобы не сказать мне какую-нибудь гадость. Наоборот, заговорила елейным голоском: — Ты слишком буквально все понимаешь. Правда, Дункан? — Ага, конечно. — Я очень за тебя рада. — И Патрисия поцеловала Дункана в губы. — Знакомьтесь, мой парень — будущий великий американский писатель. — Не забегай вперед, — заметил Дункан. Вскоре Патрисия нехотя отправилась на танцевальную репетицию, а я пригласила Дункана поужинать и отметить праздник — заодно так я могла отблагодарить его за то, что принимает меня у себя. Я выбрала ресторан «Таверна Пита» в центре города, недалеко от Ирвинг-плейс. Владельцы рекламировали заведение как старейшую из сохранившихся таверн Нью-Йорка, которая работала с 1864 года. Отделка внутри была сплошь из дерева, в основном здесь пили пиво, и только сзади был небольшой зальчик, где подавали еду — аналог блюд итальянской кухни. Спагетти с фрикадельками кое-где в городе готовили и получше. Но я любила эту таверну из-за детских воспоминаний. Когда я была маленькой и мы еще жили на Манхэттене, папа изредка водил меня сюда на особые воскресные ужины — только для отца с дочерью. — Я, конечно, не психоаналитик, — заговорил Дункан, когда мы спустились в метро в центре города, — но даже моего ограниченного понимания человеческой натуры хватает, чтобы понять: ты неслучайно отправляешься в место, так много значившее для тебя и отца, накануне встречи с матерью, с которой у тебя непростые отношения и которая только что ушла от мужа. — Признаю, кругом виновата. — Тебе незачем чувствовать себя виноватой. Просто это лишнее доказательство — как будто они вообще нужны! — того, насколько мы все противоречивы. Когда мы добрались до Ирвинг-плейс, Дункан залюбовался чудесными особняками, запертыми воротами парка Грамерси — блеском былой нью-йоркской роскоши. — Живешь вот так в своих каменных джунглях, работаешь в центре и забываешь, что есть в этом городе и такие районы, как этот… чистая Эдит Уортон [103], — заметил он. Когда мы сели за столик, я спросила у Дункана, не отказалась ли еще Патрисия от своего жилья. — Она сдала его в субаренду, поэтому теперь считает мою квартиру своей собственностью. И мечтает, чтобы мы вместе нашли что-нибудь более просторное. — А тебе эта идея нравится? — Я чувствую, что у тебя она вызывает некие сомнения? — Ну слушай, Патрисия же так радушно меня приняла, когда я сбежала к вам от мамы. И за это я ей благодарна. Но меня не может не беспокоить ситуация, когда человек завидует своему любимому, когда к тому приходит успех. Я твой друг. И мне неприятно смотреть, как тебя унижают. Особенно когда это делает человек, явно страдающий от комплекса неполноценности, от того, что не может пробиться дальше декорационной мастерской в Метрополитен-опера… Пойми меня правильно, я-то считаю, что это очень неплохая работа. Дункан внимательно рассматривал скатерть в красно-белую клетку. — Она беременна, — выдавил он наконец. Новость меня ошеломила. — Блин… — прошептала я, но тут же исправилась: — Если, конечно, ты рад этому, тогда… — Это самое хреновое, что могло со мной случиться. — Тогда как это случилось? — А ты как думаешь? — Она же наверняка принимала таблетки или пользовалась какими-то еще противозачаточными средствами. — И я так считал. — Другими словами, она обвела тебя вокруг пальца. Дункан с подавленным видом пожал плечами. — У нее есть медицинское подтверждение беременности? — Она говорит, что сделала какой-то домашний тест. — Которые только недавно появились в продаже. А где ты был, когда она делала тест? — В чем ты пытаешься ее обвинить? — Даже если она правда беременна, ты не обязан из-за этого с ней жить. Ты будешь помогать ребенку. Но… — Давай закажем еще вина, а? — перебил Дункан. Я махнула официанту. Через пару минут литр домашнего красного вина стоял перед нами. — Но большую часть придется выпить тебе, — предупредила я. — Все еще на снотворных? — спросил Дункан. — Боюсь, что так. — Как ты вообще? — Как-то вообще… — Что это значит? — Проживаю день за днем, спасибо работе и физическим нагрузкам. — Это я заметил. — В смысле, настолько заметно, что я не отрываюсь от книг? — В смысле, ты классно выглядишь — виден плод постоянных тренировок. Я закурила: — Не то чтобы я совсем помешалась на здоровье. Знаю таких типов, ничего хорошего. Но это здорово помогло мне в трудные моменты, и завтра, надеюсь, поможет. Боюсь этой встречи до судорог. — И неудивительно, если вспомнить, что твоя мать учудила после твоего возвращения из Ирландии. — Знаешь, ведь с тех пор, как я тебе рассказала об этом тогда, в начале июля — когда вы меня к себе пустили, — я больше никому про это не рассказывала… — И правильно. — Самое печальное… первые пару недель, когда я вернулась, мама держалась просто образцово. Когда я сошла с самолета, она обняла меня, называла своей драгоценной девочкой и повторяла, что поможет мне пережить все самое худшее. Она была необыкновенной: терпеливой, ласковой и все понимающей. Даже когда я сказала, что с меня хватит медицины, что мне не нужны никакие врачи, кроме дерматолога. Тогда несколько дней я провела, замкнувшись в себе, отказывалась разговаривать с кем бы то ни было. И почти ничего не ела — кусочек тоста, яблоко, вода… вот и все. Через два дня мама, ничего мне не сказав, вызвала врача. Но приехал не наш семейный врач, которого я знала. Это был доктор Брюс Бреймер, он же «доктор Кайф», тот самый тип, который чуть не исковеркал жизнь моему брату. Увидев его, я сказала матери, что ни за что его к себе не подпущу. И тогда она вдруг психанула, начала орать на меня. Она кричала, что я превратилась в зомби, что с тех пор, как я вернулась, от меня только и слышно я, я, я. Что она больше не может терпеть мои ненормальные перепады настроения. Я попыталась выйти из дома, но «доктор Кайф» преградил мне путь. Я стала кричать. Он схватил свой саквояж, вынул шприц и ампулу — видимо, сильный транквилизатор — и велел матери меня держать. Когда она попыталась схватить меня, я с силой ее оттолкнула, и она отлетела на кофейный столик. Я бросилась к выходу, «доктор Кайф» за мной. Мне повезло. Когда я выскочила из дому, мимо проезжала полицейская машина, и коп был мне знаком — офицер Мэлоун, симпатичный рослый ирландец. |